Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Том 1

У нас случилось тогда на сем фланге стоять, так называемому, новому шуваловскому или обсервационному корпусу, составленному хотя из наилучших, но никогда в деле и огне небывавших людей. Совсем тем выдержал оный всю жестокую прусскую пальбу с наивозможнейшею храбростью, и удержал все стремление на себя прусских гренадер, так что они принуждены были сперва остановиться; но как в самое то время конница наша, увидев обнажившийся прусский, левый фланг, пустилась на оный и храбро в него врубилась, то и расстроиться и податься назад. Не успел Фермор сие увидеть, как, сочтя сие, хотя и слишком еще рано, совершенною победою, велел в некоторых местах разорвать фрунт своего карея для пропущения конницы, посланной от него для преследования бегущих; по сие и испортило все дело. Ибо как она с превеликим криком и воплем поскакала и произвела собою страшную пыль и сию, к несчастию, вместе с дымом несло ветром на пашу вторую линию и произошла оттого такая темнота, что ничего вблизи было не видно — то помянутая вторая наша линия, сочтя ее неприятельскою, произвела по ней сильную стрельбу сзади, а подоспевшй на подкрепление прусским отступающими, войскам храбрый генерал их Зейдлиц, с своею конницею, встретил ее спереди и с превеликим стремлением ударил на нее тремя колоннами, то в миг была она не только опрокинута, но доведена до того, что она поскакала на собственную свою пехоту; а в самое то время напал на нашу пехоту сбоку и другой еще корпус прусской конницы, то и произошла оттого тут совершенная расстройка, и как в пыли и в дыму наши перемешались совсем с неприятелями, то и началось такое убийственное сражение, которого никакое перо изобразить не в состоянии.

Пруссаки, которым всем пред началом еще сражения накрепко подтверждено было не давать никому пощады, рубили всех, до кого могли только достигать их сабли, без всякого милосердия и с такою запальчивостью, что их самое пламя горевшей тогда деревни Цорндорфа не могло никак удержать; но несколько полков прусских драгун, проскакав сквозь пламень, напали также на нашу пехоту и производили убийство, а храбрый генерал их Зейдлиц, разбивши нашу конницу и кончив это дело, предприял другое и почти до того неслыханное дело. Он, схватя свой кирасирский полк, напал, с саблями в руках, на нашу главную батарею, из больших пушек составленную, и, овладев оною, пустился также на пехоту, и как сим образом была она и спереди и сзади и с боков атакована и поражаема немилосердым образом, то и неудивительно, что не помогла ей вся ее храбрость, но все наше правое крыло приведено тем в расстройку, и в такой беспорядок, что не было тогда уже ни фрунта, ни линий, но солдаты, раздробившись врознь, уже кучками перестреливались с пруссаками и не столько уже дрались, как оборотились и жизнь свою продавали неприятелям своим очень дорого. Сами пруссаки говорят, что нм представилось тогда такое зрелище, какого они никогда еще не видывали. Они видели везде россиян малыми и большими кучками и толпами, стоящих по расстрелянии всех патронов своих, как каменных, и обороняющихся до последней капли крови, и что им легче было их убивать, нежели обращать в бегство. Многие, будучи прострелены насквозь, не переставали держаться на ногах и до тех пор драться, покуда могли их держать на себе ноги; иные, потеряв руку и ногу, лежали уже на земле, а не преставали еще другою и здоровою еще рукою обороняться и вредить своим неприятелям, и никто из всех не просил себе почти пощады. С толиким остервенением дрались с обеих сторон в эту кропролитную битву.

А ко всему тому присовокупилось еще и другое несчастие. Как помянутым образом все наше правое крыло было спутано и разбито и многие загнаты были в болоты и прогнаты до самого обоза, то солдаты наши бросились на попавшиеся им на глаза маркитантские бочки с вином и, разгромя оные, пили как скоты вино сие и упивались им до беспамятства. Тщетно разбивали офицеры и начальники их сии бочки и выпускали вино на землю, солдаты ложились на землю и сосали сей милый для себя напиток из земли самой. И сколько померло их тут от вина одного, сколько погибло от единого остервенения вином сим, в них произведенного. Многие в беспамятстве бросались на собственных офицеров своих и их убивали, другие, как бешеные и сумасшедшие бродили куды зря и не слушали никого, кто б им что ни приказывал.