Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков

Между тем, вся армия наша укомплектована была отчасти вновь набранными рекрутами, отчасти оставшимися внутри России старыми войсками. Всем оным, велено было иттить в Пруссию, а места их заступили новонабранные рекруты. Вместо потерянной артиллерии, доставлено было в армию множество другой; и как известно сделалось, что прежний командир армии нелюбим был оною, то положено было переменить и оного и избрать кого-нибудь иного. Однако начало кампании велено было учинить тому же, почему он в марте месяце и возвратился назад к армии и начал делать все нужные к рановременнейшему началу кампании приуготовления.

Не в меньших стараниях и приуготовлениях упражнялись и прочие наши союзные дворы, то есть: цесарский, французский и шведский. Повсюду происходили великие вооружения, и везде готовились вновь проливать кровь человеческую и напасть со всех сторон и с вящим усилием на короля прусского.

Но и сей оставался между тем не без дела, и чего не мог успеть в политических своих происках, то награждал прочими своими попечениями и выдумками. И как собственное его государство было мало и не могло его снабдить довольным числом людей, для укомплектования своей армии, то, имея в своей власти все Саксонское Курфирство, воспользовался он сим насильно захваченным княжением, и получил силою из оного множество рекрут. А не удовольствуясь сим, навербовал он великое множество людей и в самой Польше; также запасся нужными лошадьми и повсюду заготовленными магазинами. Англия, отказав ему во флоте, снабдила его довольным числом денег и обещала помогать, по-прежнему, гановеранскими войсками. Одним словом, не преминул и король учинить все нужные к новой кампании приуготовления и приготовить себя к мужественному отражению толь многих, окружающих его со всех сторон неприятелей.

В сих-то приуготовлениях со всех сторон к продолжению войны прошла вся тогдашняя зима. Мы же, между тем, жили в Кёнигсберге в покое и тишине, и не столько о том, сколько о своих увеселениях помышляли. Однако, несмотря на то, сколь много мы ими ни занимались, не отставал я и от прежних своих упражнений, но все праздное и от канцелярских переводов остающееся время употреблял на беспрерывное читание книг. Я окладен ими был всегда в своем уголке или окошке, и никто не находил меня никогда сидевшим праздно или, по пословице говоря, бьющим табалу и ходящим без дела в канцелярии. Я прочел в сие время неведомо сколько романов, познакомился со всеми лучшими из оных, и они мне так полюбились, что я, для временной перемены в моих упражнениях, вздумал один из них даже перевести на язык русский. Чтоб не утрудить себя слишком и не заняться надолго сим переводом, то избрал я к тому один небольшой и более прочих мне полюбившийся романец, и трудился над переводом сим с такою прилежностью, что в несколько недель оный совсем кончил. Это была первая почти книга, которую перевел я с начала до конца, и удовольствие, чувствуемое от того, было так велико, что я тотчас, переписав его с особливою прилежностью набело, и велел переплесть его в три бандажа в хороший переплет. Книги сии и поныне хранятся у меня в целости и служат памятником тогдашнего моего трудолюбия. Однако, судьбе неугодно было, чтоб перевод сей был напечатан, ибо тогда о напечатании оного и помышлять было не можно, поелику все книги печатали тогда у нас только в одной Академии и на казенный кошт. А после, как завелись другие типографии, и когда было можно, то вдруг вышла книга сия из печати, переведенная уже другим — и так мой перевод и остался: чем я, однако, после был и доволен, ибо он был первоученка и не таков хорош, чтоб стоил тиснения.

В таковых-то упражнениях и обстоятельствах застала меня весна сего года. При наступлении оной потревожил было меня полковник нашего полку требованием своим в полк; ибо как армия стала собираться к выступанию в поход и всем полкам велено было собрать своих отлучных, то не позабыл полковник наш и обо мне и представил по команде о том, чтоб я был истребован из Кёнигсберга, а командующие генералы и не преминули писать о том к нашему генералу.

Нельзя довольно изобразить, как смутило меня сие требование. Сердце во мне вострепетало и вся кровь моя взволновалась, как принес ко мне секретарь наш сию бумагу и, подавая мне, сказал: "Посмотри-ка, брат, что об тебе пишут! Хотят, чтоб ты в поход шел… Ну, собирайся!" С дрожащими руками принял я от него сию проклятую бумагу и глаза мои почти отреклись служить мне при читании оной. Они остолбенели, и я не понимал ни одного слова из читаемого, как смутила меня сия неожиданность. Но я не вышел еще из первого моего смущения и не успел всего прочесть, как секретарь, выхватя у меня опять из рук бумагу и не сказав более ни одного слова, помчал ее в судейскую, оставив меня с расстроенными в прах мыслями и в таком состоянии, которое я никак изобразить не могу.