Жизнь и приключения артистов БДТ

— А я свой партбилет сдал, — так же твердо, как Сева, сказал его друг Кира Лавров. — Я из партии вышел.

Не мог же он, как руководитель театра, отмолчаться в такой ситуации.

— И ты молодец! — похвалил Р., снова не замечая своей тупости. — Представляю, как мучился… Молодец!..

Как будто его просили давать свои отщепенские оценки.

А все — дурная голова и водка «Ливиз»…

16

Одиночество — вот что такое свобода, и нечего здесь финтить!..

Вас оно не страшит?.. О, вы — герой!..

Или чуткие сны освещает девушка, и ночью кажется, что вы не один?

На улице Кораблестроителей японская симфония творила себя сама. Композитор Р. отчетливо слышал океанские волны музыки. Двое рабочих, шагая в ногу, выносили на подиум Большого зала другой, большой самисен, темный, почти кубический ящик безо всяких отверстий с прикрепленной к нему в виде грифа длинной изогнутой шейкой, и ставили его слева от дирижерского пульта. И тут появлялся он сам, брал в руки гриф, как первую скрипку, купленную в долг его отцом, и пробовал, верно ли звучит каждая из трех струн. Он задевал их лопаточкой из черепахи и выверял строй… Нет, нет, на самисене должен играть японец… А лучше — японка!.. На самисене сыграет Иосико, а он выйдет во фраке, поправит черную бабочку и соберет внимание оркестра. «Раз, два, три, четыре… И!..»

«Да продлится держава нашего императора тысячи да тысячи лет! И пусть на тысячи лет продлится наша любовь. Пусть она царствует, пока не станут скалами камни и не затвердеет мох. Пусть Господь пошлет нам вечную молодость и стойкость против беды!» Откуда это?.. А!.. Невэтомдело…

Он благословил одиночество и вид из окна: новостроенные коробки, мелкие осинки внизу и Финский залив в счастливом просвете. Разве можно сравнить жизнь, с утра до ночи и с ночи до утра отданную музыке, и жизнь, связанную с тяготами семьи? Ответить тому, успокоить эту, сесть за общий стол, быть таким, как все… Вы будете смеяться, но это отнимает много времени и сил! Быть, как все, — тяжелая повинность, нужно очень стараться. Поэтому одиночество — блаженство и счастье художника, господа. И, возвращаясь из театра, Р. спешил к себе, к Божьему призванью, к священной мессе…

А девушка Иосико листала большой японско-русский словарь и легко находила точные слова: «Я обожаю Вас, сенсей. Я преклоняюсь перед Вами. Я боготворю Вас…». Откуда это известно автору?.. Он растерян и не знает, что сказать…

Может быть, услышал, глядя на картину Хокусаи?.. Или эти нежные фразы из своего далека подсказала священная гора, кипящая музыкой и речью?.. Право, автор не помнит источника, но девушка Иосико и композитор Р. уже который год делают с ним что хотят…

Между тем Р. продолжал трудиться, чувствуя в душе какое-то странное смирение. Он часто вспоминал свою мать, и в симфонию, которую автор советовал ему назвать «Прощанием с Фудзиямой», стали вплетаться музыкальные картинки Белой Церкви и киевских переулков, навстречу строем пошли красноармейцы в довоенной форме, марш становился отчетливей и жестче и, как в полковой забор, упирался в грохочущую войну…

Театр опять уехал в зарубежные гастроли без него, и Сеню почему-то обрадовало пустынное спокойствие зеленого дома на Фонтанке. Он поднимался на четвертый этаж, смотрел на клавиши и видел себя воспитанником музучилища и добровольцем, худым и веселым, слушал ржавую какофонию Курской дуги и снова топал воякой через Болгарию, Венгрию, Польшу, где спустя много лет после чадной войны так горячо принимали его дорогой театр…

Тут и подоспела неизбежная и пугающая раздача ключей владельцам кооперативных квартир в доме на Финляндском проспекте. Нужно было получать документы и вписывать в ордер имена членов семьи. Пришла пора позаботиться о детях. Квартиру на Зверинской быстро разменяли на две двухкомнатные для дочери с мужем и сына с женой и ребенком, а на Финляндский проспект он перевез свою жену с тещей и обоих котов…

И сам остался с ними…

«Прощай, Фудзияма, прощай, Иосико, и молодость, тоже прощай навсегда…»

Однажды, глубоко задумавшись о сложностях жизни, он упал, разбил ногу и упомянул об этом в потайном письме из госпиталя. Он был по-японски сдержан, но какие чувства вызвало это письмо! «Дорогой сенсей! — отвечала Иосико. — Я хочу мыть Ваши ноги, целовать разбитое колено! Если бы я была лепестком сакуры, я прилетела бы с ветерком к Вашим ногам!..» Да, да, автор дает волю воображению, но ответ был таков или в этом роде. Традиционный японский стиль, дивные формы вежливости…

Сын прочел все ее письма, получив нищее наследство, и удивился протяженности переписки. Ни слова о каких-то планах на будущее. Немного того, немного этого, ездила туда-то, занималась тем-то… Выхожу замуж…

«Не уверен, но думаю, что ее письма я сжег», — ответил мне живущий в Европе наследник. Конечно, это его право. А может быть, даже и долг, Мы благодарны сыну за верность семье и желаем добра и удачи.

Кому интересны ее горючие письма, кроме бесправного автора?..