Жизнь и реформы

Соседство с Константином Устиновичем также создавало определенные неудобства. Он постоянно вскакивал с места, подбегал к Леониду Ильичу и начинал быстро перебирать бумаги:

— Это мы уже решили… Это вам надо зачитать сейчас… А это мы сняли с обсуждения…

В общем, картина тягостная. Делалось все это открыто, без всякого стеснения. Мне было стыдно в такие минуты, и я иногда думал, что и другие переживают аналогичные чувства. Так или не так, но все сидели, как говорится, не моргнув глазом.

Наблюдая эти «дворцовые игры», я понимал, что единственным спасением от того, чтобы не увязнуть в них по уши и не опуститься до подобных интриг, является дело, которому я посвятил себя и за которое нес персональную ответственность. Поэтому время свое старался тратить прежде всего на углубленный анализ и осмысление аграрной политики.

Вопросы, вопросы…

В 1978 году объявили о небывалом урожае — 237 миллионов тонн. Первые же оценки государственных ресурсов, однако, опрокинули эти цифры. У нас учет зерна ведется по бункерному весу, а во многих регионах уборка шла в условиях повышенной влажности. Когда его подсушили и довели до нормы, зерна оказывалось много меньше, как минимум на 20–25 миллионов тонн.

Но это никого не смущало. Наоборот, протрубили, что, мол, близится достижение заветной цели — тонна зерна на душу населения.

Почему не полторы тонны, как у венгров? На протяжении ряда лет, по официальным данным, мы производили на душу населения около 750 кг зерна. Примерно столько же, сколько Франция. По моей просьбе подсчитали, что в странах всего Европейского Экономического Сообщества, где проживает приблизительно столько же людей, сколько у нас, валовой урожай зерна был меньше. На производство концентрированных кормов там использовали 74 миллиона тонн, в то время как нам уже не хватало 100–110 миллионов тонн. А производство и потребление всех животноводческих продуктов в странах ЕЭС было значительно выше, чем у нас.

В чем же дело? На первый взгляд парадокс — при меньших затратах зерна больше продукции. Но все дело в том, что в западных странах кроме зерна на выработку комбикормов затрачивается более 30 миллионов тонн белковых добавок, и это сразу меняет дело, получается сбалансированный по питательным элементам корм, дающий высокий эффект. Далее, пастбищные корма там составляют от 35 до 47 процентов, а у нас — примерно 17–20. В целом в расчете на одно животное в западных странах кормов расходуется в 1,5–2 раза больше. Наконец, селекция. У нас борьба «за хвосты», там — за высокопродуктивные породы. Скольких руководителей сельского хозяйства освободили за невьшолнение плана по поголовью! Это делал и я на Ставрополье.

Первые дни моей работы в ЦК совпали с началом зимовки в животноводстве. Республики и области завалили просьбами выделить из госресурсов концентрированные корма. Урожай удалось получить не во всех регионах.

Что такое государственные заготовки, я и до того знал хорошо. Но теперь, когда поле зрения расширилось до пределов страны, увидел картину, которая наводила на самые грустные размышления. Заготовка зерна никогда не была у нас обычным, хозяйственным, что ли, делом. Нет, это всегда была массовая политическая кампания, завершающий этап «всенародной битвы за хлеб». Она стояла в центре внимания партии, от Политбюро до райкомов и первичных парторганизаций. Больше всего партработники теряли головы на заготовках. Тут уж пощады ждать не приходилось.

В ход шла жесткая машина выжимания, выгребания, вытряхивания зерна из каждого совхоза и колхоза. Любой, кто пытался смягчить эту кампанию или просто придать ей здравый смысл, квалифицировался как руководитель «с кулацким душком и настроениями». И надо было обладать очень большим искусством аргументации, чтобы объясняться с ЦК в тех случаях, когда установленные государством задания не удавалось выполнить.

О здравом смысле я упомянул не случайно. По традиции, идущей чуть ли не с времен Гражданской войны, считалось, что нужно заготавливать максимально возможное количество зерна. Если оно в руках у государства, то, во-первых, его не растащат, а во-вторых, им можно по-хозяйски распорядиться, поддержав тех, у кого есть нужда, и не давая возможности «разбазаривать» тем, кому в этом году повезло с урожаем. То есть даже колхозы и совхозы, полностью выполнившие план заготовок, не могли распорядиться оставшимся зерном — оно «выбиралось» для покрытия недостачи в других хозяйствах. Ясно, что тем самым заинтересованность в наращивании производства снижалась, фактически сводилась на нет.