Жизнь и реформы

Не скажу, что для меня это была простая встреча. К тому времени я лично был знаком со всеми руководителями соцстран, с некоторыми — Живков, Кадар, Чаушеску — встречался несколько раз. Но то была одна ситуация, теперь — совершенно другая. Предстояло без пауз навести мосты с людьми, которые в своем большинстве уже десятки лет возглавляли правящие партии и привыкли следовать установившимся стереотипам отношений с советским руководством. Причем это одна сторона дела, может быть, и не главная. К тому времени было ясно, что отношения с этими странами нуждаются в обновлении. «Формула», с которой я шел на встречу, включала, таким образом, два главных элемента — преемственность и необходимость перемен.

По понятным причинам встреча была непродолжительной, но она имела далеко идущие последствия. Открывая ее, я сказал, что мы за равноправные отношения, уважение суверенитета и независимости каждой страны, взаимовыгодное сотрудничество во всех сферах. Признание этих принципов означает одновременно полную ответственность каждой партии за положение в своей стране.

Партнеры поддержали сказанное. Но, как показалось мне, отнеслись к этому не совсем серьезно. В самом деле, мало ли и раньше заявлялось нечто подобное, а все оставалось без изменений. Наверное, и на этот раз они подумали: поживем — увидим. По существу же, наше заявление на этой встрече означало поворот к новым отношениям, отказ от так называемой «доктрины Брежнева», которая никогда не провозглашалась официально, но фактически определяла подход СССР к союзным странам.

Во главе кубинской делегации на похороны приезжал Рауль Кастро, с которым я был также знаком раньше. Он задержался в Москве на несколько дней, и у нас состоялась обстоятельная беседа. Проблем в советско-кубинских отношениях к тому времени накопилось немало. Но на том этапе я считал необходимым подтвердить приверженность взаимному сотрудничеству. Думаю, это было как раз то, что кубинцы хотели от нас услышать. Речь о каком-то кардинальном пересмотре наших отношений не велась, хотя определенные соображения на этот счет уже высказывались.

14 марта 1985 года состоялась встреча с главой делегации Китая Ли Пэном, вице-премьером Государственного совета КНР. Ли Пэн окончил Московский энергетический институт, говорил по-русски. Сам факт, что именно он был направлен тогда руководством КНР во главе делегации в Москву, служил хорошим знаком. Беседу с ним я повел в доброжелательном духе, выразил убеждение в необходимости и взаимовыгодности полной нормализации наших отношений. Ли Пэн высказался в том смысле, что Китай готов шаг за шагом их нормализовать на подлинно равноправной основе, но не хочет оказаться в подчиненной Советскому Союзу роли младшего брата. Я не только согласился, но значительно усилил этот тезис, подчеркнув, что наши отношения просто не могут нормализоваться и прогрессировать иначе как на основе равноправия, взаимного уважения и учета национальных интересов. Словом, руководством обоих государств на этой встрече были даны и соответственно приняты важные сигналы.

Ну и что, опять-таки скажет читатель, сходные намерения не раз провозглашались в прошлом — во времена Хрущева, Брежнева, да и в последующие годы. Это, конечно, так. Но, начиная с мартовских дней 1985-го, мы стремились следовать этим принципам на деле, хотя давалось это нелегко. Пришлось преодолевать упорное противодействие всяким переменам в сложившейся системе руководства «социалистическим содружеством», почти не претерпевшей изменений со сталинских времен. Разве что формы, декорум стали приличней, а суть, методы оставались теми же, за редкими исключениями. Туго, неохотно шли на перестройку партийно-государственные учреждения, ведавшие этим направлением международной деятельности. И конечно, кадры, привыкшие к определенному стилю, не спешившие избавляться от высокомерия и чванства в официальных и просто человеческих, повседневных контактах с союзниками.

Инерция патернализма долго давала о себе знать. В самих же соцстранах глубокие корни пустили традиции иждивенчества и послушного следования за лидером, стремление чуть ли не каждый более или менее значительный шаг согласовывать со «старшим братом», дабы не вызвать недовольства в Кремле. Разумеется, мера этого «послушания» была весьма различной от страны к стране, определялась ее зависимостью от экономических связей с Советским Союзом, прочностью режима, международным положением, факторами исторического порядка и, не в последнюю очередь — личностью руководителя. «Соцсодружество» к тому времени, когда мне пришлось, образно говоря, принять бразды правления, было уже далеко не таким однообразным, как в первые послевоенные периоды, в нем были свои «еретики» и «смутьяны», как тот же Чаушеску. Но в вопросах стратегических дисциплина соблюдалась, и первое слово всегда оставалось за признанным авангардом — социалистической сверхдержавой.

Новый курс в отношении соцстран сформировался не сразу. Он складывался постепенно — как составной компонент нового политического мышления и в его общем контексте.