Жизнь и реформы

И у себя в стране, и за границей мне в разных аудиториях часто задавали один и тот же вопрос: «Кто вы — коммунист, социалист, демократ?» Признаюсь, поначалу я становился в тупик. Простой ответ на достаточно сложный вопрос неизбежно граничит с упрощенчеством. По положению я был, разумеется, коммунистом, и не простым, а лидером партии.

Социализм рассматривался как первая фаза коммунистического общества, наша страна была Союзом Социалистических Республик — следовательно, я имел право считать себя по убеждениям и социалистом.

Ну а что касается демократии, то мы присягали ей на каждом шагу. Ленин говорил, что социализм без нее невозможен, Конституция наша провозглашала демократические права- и свободы. Словом, опять-таки я не то что имел право, а обязан был считать себя демократом.

Вслед за этим первым суждением следовало договориться, что именно понимать под названными терминами. Коммунизм, как он описан в произведениях Маркса и Энгельса, или как выглядит в интерпретации Ленина, или как он воплощен в сталинской модели? А что понимать под социализмом, какую из многих сотен доктрин? Не проще обстоит дело и с понятием демократии.

Так что, если бы я пустился по-научному разбираться в этом со своими слушателями, понадобилось бы написать целый трактат. Такие трактаты, кстати, в изобилии пишутся, надо думать, помогают приблизиться к истине, но мне ведь приходилось отвечать на совершенно конкретный вопрос, глядя в глаза людям. И от моих ответов зависело очень многое.

Итак, кто же я? Хочу дать некоторые пояснения. Если я отказался от слова «коммунист», то вовсе не потому, что против концепции бесклассового общества. Просто я не очень верю, что в ближайшую пару сотен лет можно будет исключить из общественной жизни всякую социальную борьбу и добиться идеальной гармонии. Ну а кроме того, самое понятие коммунизма связывается в сознании очень многих в современном мире со сталинской системой. Может быть, с годами, десятилетиями это пройдет, но в любом случае я не хочу связывать себя с лозунгами насильственной революции, диктатуры, оправданием любых средств достижения цели.

Понятие социализма также подразумевает определенную модель общественного устройства. Оно могло быть отнесено не только к Советскому Союзу и Китаю, другим странам, которые называли себя социалистическими. Социализм объявлялся целью развития в Индии, Египте, Сомали, многих других развивающихся странах. А по мнению некоторых весьма авторитетных ученых и политиков, в демократических государствах Запада также существует смешанная экономика, применяются наряду с капиталистическими социалистические принципы.

Поэтому я и остановился на понятии «социалистическая идея». Она предполагает стремление к такому устройству общества, при котором обеспечивается максимум возможной в данных условиях социальной справедливости, гражданам гарантируются политические свободы и социальные права, люди имеют возможность проявить свои таланты, способности, предприимчивость, и в то же время государство заботится о достойном существовании социально уязвимых слоев населения. Добавьте к этому прочные демократические институты, законность, свободные выборы, миролюбивую внешнюю политику — вот, пожалуй, тот минимум, с которым согласится сегодня каждый разумный человек, желающий блага себе, своим соотечественникам, всему миру.

Как видите, ничего оригинального. Но я и не претендую на оригинальность. Как раз наоборот. Мне кажется, что искать оптимальную общественную модель следует, отправляясь не от умозрительных схем, а от жизненных условий, от того, что понятно каждому и к чему стремится большинство. В этом случае речь пойдет не об очередной утопии, а о вполне достижимой цели, отвечающей народным интересам.

Если спросят, что для меня главное в современной трактовке социалистической идеи, то это — ее общечеловеческое содержание.

Прежде всего я понимаю под этим необходимость ставить во главу угла интересы не какого-то одного класса, а всего общества, всех социальных слоев. В учении Маркса и Ленина такой подход тоже не отрицался, но считалось, что путь к гармонии пролегает через диктатуру пролетариата, классовое насилие. Революционерам XIX века этот путь казался единственно возможным для прорыва в «царство свободы». Но опыт нашей страны и многих других в XX столетии показал, что он не продуктивен. Даже если насилие позволяет быстрее решить какие-то национальные задачи — в большой перспективе за эти кратковременные и большей частью иллюзорные достижения приходится платить крайне дорогой ценой.