Жизнь и смерть Арнаута Каталана

– Тебе нужно промыть раны, брат. Боже, что они с тобой сделали!

Но Каталан только мотал головой и шептал:

– Скорей, скорей!..

Брат Вильгельм думал, что Каталан торопится быстрее добраться до храма и обрести там безопасное убежище. Однако он, видимо, плохо знал Каталана.

Едва очутившись в церкви, Каталан оттолкнул от себя заботливые руки брата Вильгельма и бросился, шатаясь, к алтарю.

В храме святой Сесилии в этот час открылся церковный собор под председательством епископа Альби, ибо учреждение инквизиционного трибунала, наделение его всеми надлежащими полномочиями, снабжение необходимыми для ведения процессов материальными средствами, координация действий магистрата и духовных властей и проч. и проч. – все это требовало всестороннего обсуждения.

Прерывая мерную речь епископа, Каталан завопил что-то невнятное, ибо губы его были разбиты и некоторые зубы шатались, а язык – прокушен. Вид Каталана был столь ужасен, что многие повскакивали с мест, не зная, что и предпринять. А Каталан, дрожа от нетерпения, сумел наконец выговорить те слова, что жгли ему сердце, и отлучил от Церкви весь Альби во главе с епископом, и сделал он это с превеликой горечью в присутствии всего духовенства и народа, беснующегося на берегу Тарна в нескольких шагах от церкви.

После этого, даже не умыв окровавленного, заплеванного лица, опираясь на руку брата Вильгельма, Каталан направился к выходу.

Городской нотарий Ротберт бросился догонять разъяренного монаха и, настигнув уже на самом пороге, метнулся ему в ноги, умоляя пощадить город. Каталан остановился. Обернулся. Епископ поспешил навстречу и, еще издали наклонив голову, приложился губами к кровоточащей руке Каталана.

Еле ворочая языком, Каталан проговорил:

– Мне безразлично, как здесь обошлись со мной. Но Альби оскорбил Церковь, а этого я прощать не уполномочен.

С такими словами Каталан отобрал у епископа свои руки и, хромая на обе ноги, решительно выбрался из церкви.

Глава девятая АРНАУТ КАТАЛАН СЖИГАЕТ ЕРЕТИКА

Каталан любил свой монастырь в Тулузе. Никогда прежде за всю жизнь не было для Каталана на земле такого места, которое он назвал бы своим домом.

Ему даже дышать как будто легче стало, когда вошел в низкую церковь под деревянной крышей, ступил на черные каменные плиты пола и через среднюю дверь, раскрытую настежь, выбрался во внутренний двор, пристроенный к церкви, на полутемную галерею, а оттуда – к залитым солнцем зеленым грядкам, где Каталан с еще одним братом по имени Фома выращивал салат и целебные травы.

А как выбрался – так и повалился без сил лицом в распаренную солнцем зелень. Все-то избитое тело болело и ныло у Каталана, и всякий вздох отзывался в нем скорбью, и всякая пища, кроме самой жидкой кашицы на воде, резала живот, будто ножами, и третий день уже мочился Каталан кровью. Худо Каталану, почти невыносимо.

Тем временем Фома тоже пришел в сад и начал пропалывать грядки – сорную траву выдергивал, а целебную собирался оросить чистой водой из колодезя.

Был этот Фома ростом невысок, костью широк и крепок, а обращением так прост, что иному мог бы показаться и вовсе дураком. В монастыре он появился раньше Каталана, так что Каталану порой казалось, будто всегда обитал у этого колодезя коренастый неразговорчивый Фома.

И вот лежит Каталан без сил между грядкой с салатом и грядкой с мятой, а Фома, работая, все приближается и приближается. Наконец, вывалив в междурядье охапку сорняков и осыпав бездельно валяющегося Каталана комьями земли, говорит Фома как бы удивленно:

– Велики чудеса Твои, Господи! Какой огромный сорняк волей Твоей вырос у меня на грядках! Как же мне выкорчевать его, столь мощный? Да и укоренился он, поди, крепко! Ах, был бы со мной брат Арнаут Каталан, взялись бы мы с ним вдвоем за этот сорняк – глядишь, вместе бы и одолели!

Тут Каталан устыдился, пошевелился, стряхнул с себя вырванные Фомой сорняки и говорит:

– Да помилует тебя Всеблагая Дева, Фома! Это же я, Арнаут Каталан!

Фома же, за щеки взявшись, как бы в глубокой печали, отвечал:

– Всяк простоватого Фому обмануть хочет! Неужто ты и впрямь мой брат Арнаут? Ни за что не поверю!

Каталан, охая и хватаясь то за спину, то за отбитый бок, кое-как поднялся на ноги и, не сказав больше ни слова, принялся помогать Фоме пропалывать грядки.

Так работали они никак не меньше часа, а потом Фома отвел его в трапезную и сам принес ему и себе по кружке холодного ягодного питья, и когда утолили они жажду, сказал Фома:

– Теперь я и вправду вижу, что ты – мой брат Арнаут Каталан!

***

На то, чтобы оправиться от побоев, принятых в Альби, были у Каталана остаток лета и почти вся зима; проводил он дни то занимаясь приготовлением лекарственных снадобий, то погружаясь в молитву, то молча прохаживаясь по галерее в обществе брата Фомы, чьей простоте Каталан не уставал дивиться.