Жизнь и смерть Арнаута Каталана

Тот же слуга, что заботливо подносил Каталану на кухне вино и помогал сменить мокрую одежду на сухую, стянул руки Каталана грубой веревкой и, продев свободный конец веревки пленнику между ног, ловко опутал его щиколотки, после чего подвесил к массивной потолочной балке на кухне рядом со свиным окороком.

Зная, что неизбежно ожидает его мучительная и долгая смерть, Каталан, уже не скрываясь, принялся выкрикивать сдавленным голосом:

– Pater noster qui in caelis! Еs sanctificetur nomen tuum!

И вдруг, видимо, привлеченный католической латынью, одиноко и неуместно раздающейся в еретическом логове, ворвался на кухню какой-то человек и одним махом перерубил обе веревки, так что Арнаут Каталан и свиной окорок упали на пол одновременно. От удара Каталан потерял сознание; когда же очнулся, то увидел рядом с собою брата Вильгельма.

– Слава Богу! – сказал Вильгельм. – Мы подоспели вовремя.

Каталан подхватился было вскочить да бежать наверх, но Вильгельм удержал его. Тогда Каталан спросил жадно:

– Всех схватили?

– Двоих. Один убит.

– Их было больше, – мрачно сказал Каталан. – Помоги мне встать, брат, ибо ноги, кажется, опять не хотят служить мне опорой. Как же это вышло, что вы упустили столь многих?

***

Из еретического дома забрали всю найденную там одежду и деньги; ставни и двери забили и под утро двинулись обратно в Тулузу. Дождь уже, по счастью, перестал, хотя теперь задул холодный ветер. Среди захваченных был Риго Лагет. Каталан скрипел зубами, глядя, как "совершенный" идет между двух коней, привязанный за левую руку к седлу одного всадника, а за правую – к седлу другого.

Город встретил их молчанием. Арестованных препроводили в тюрьму инквизиторского дома и заперли там, а Каталан, пошатываясь, явился в монастырь и объявил братьям, что измаран нечистотами снаружи и внутри, после чего рухнул на пороге церкви и наотрез отказался вставать.

Так пролежал он остаток дня и всю ночь, а возобновившийся дождь нещадно поливал его холодными струями. Наутро, по распоряжению настоятеля, подступили к нему брат Фома и брат Лаврентий и, разорвав на Каталане одежду, как следует отходили его плетьми. Согрев таким образом остывшую кровь упрямого своего собрата, заставили они его выпить жидкой каши, после чего перетащили в постель и закутали одеялами, ибо Каталан весь одеревенел и не мог даже двигаться.

***

Суд над захваченными в Эстретефонде еретиками открылся с наступлением весны. Пейре Челлани предложил судить их не инквизиционным, а публичным судом, ибо вина арестованных была очевидна и оправдание их вряд ли возможно.

Стоило посмотреть, как в большом зале бывшего дома Челлани, за длинным столом, лицом к рядам скамей, рассаживались мрачновато-торжественные доминиканцы – рослый, угловатый брат Пейре и долговязый Каталан с красными пятнами на острых скулах. За отдельным маленьким столиком устроился нотарий, румяный от волнения. Вдоль стены выстроились одетые в черное официальные представители городского самоуправления. Гремя оружием и переговариваясь, заняла свое место у входа и окон стража трибунала.

Жители славной Тулузы полагали, что упускать подобное зрелище, для города совершенно новое, поистине грешно, поэтому от желающих проникнуть в зал отбоя не было. Разумеется, допущены были самые именитые; прочим же предоставлялась полная свобода торчать под окнами и выкрикивать угрозы в адрес инквизиторов.

Имена и степень вины обвиняемых были установлены, расследование их преступных деяний произведено, однако для передачи осужденных в руки светской власти требовалось соблюдение некоторых формальностей.

Челлани имел право осудить их и без допроса, на основании одних лишь свидетельских показаний, однако счел открытый процесс более полезным для тех в Тулузе, кого еще можно спасти.

И вот под стражей ввели сперва одного арестованного – Риго Лагета, который ступал босыми ногами скромно потупив взор, а следом – второго, известного под именем Иоанн, бородатого, вшивого, одетого в рваную мешковину, с язвами на руках и ногах – от чрезмерного воздержания.

Следом внесли Бростайона. Однако не следует думать, будто внесли его потому, что ноги Бростайона были изувечены пытками или потому, что он обессилел вследствие жестокого обращения тюремщиков. Вовсе нет! Бростайона внесли потому, что сам по себе Бернар Бростайон как таковой на суде отсутствовал и был представлен на процессе чучелом, сделанным из той одежды, что забрали из еретического дома. Чучело хрустело соломой и слепо таращилось нарисованными глазами. На груди у него был пришит лоскут ткани с именем.

Точно так же были явлены судьям Гугесьон из Кастельнодари, Коньост из Сен-Альбана, Мервиль, Кассьер из Альби и Бернар из Сальветата, в прошлом цистерцианский монах из аббатства Гран-Сельв.

Вид этих соломенных чучел, усаженных в ряд на скамью подле живых обвиняемых, вызвал у зрителей торжествующие смешки.

Брат Пейре встал и громко вознес молитву к Богу, прося не оставить слуг Своих и ниспослать им сил и разума разобраться в столь сложном и запутанном деле, после чего Каталан зачитал обвинительный акт, начав с отсутствующих: