Жизнь и смерть Бенито Муссолини

С 15 по 17 сентября 1943 года Муссолини опубликовал шесть декретов, провозгласивших возобновление фашистского правления, создание Социальной республики в Италии. Как всегда, началась упорная борьба за портфели. Доносы шли в три конца. Одни — немцам; другие — Муссолини; третьи — маршалу Бадольо. В зависимости от ориентации и взглядов в данный момент «пишущего и сообщающего». Например, в ведомствах Геббельса и Гиммлера особенно ценились сообщения о «слабостях, просчетах», об антигерманских настроениях и высказываниях дуче, о его недостаточном антисемитизме как о несоблюдении одной из основ фашизма и нацизма. Но при всех «изъянах» дуче другой кандидатуры у немцев на пост диктатора в Италии не было. 27 сентября в сопровождении генерала Карла Вольфа — шефа СС в Италии дуче вернулся в Рокка делле Каминате. Если новое правительство Социальной республики обосновалось в Сало и тем самым утратило свой римский престиж, то Муссолини потерял почти все, поселившись на вилле Фельтринелли в городке Гарньяно на озере Гарда. Эта вилла ни в коей степени не смогла ему заменить столичную виллу Торлония на Номентано и тем более палаццо «Венеция» с балконом для публичных выступлений перед многотысячной ликующей толпой.

Но главное — дуче терял волю, становился неврастеником, человеком, круглосуточно охраняемым и не умеющим скрывать свое настроение. «Вольф и Доллманн — мои тюремщики», — сказал дуче, и эти его слова попали в досье Гиммлера. «Всякий раз, как выгляну из окна, вижу перед собой немецкую каску. Они тут всегда, как пятна на шкуре леопарда…» И снова слова — для досье и доноса. Вновь компроматы на дуче — результат проверки на лояльность, верноподданничество Берлину.

* * *

Пытаясь спасти Чиано, Эдда пошла ва-банк. Встреча с отцом, слезы, крик, взаимные обиды и выяснения «личных отношений» результата не дали. Эдда угрожала отцу, что «откроет глаза матери Ракеле на связи дуче с Клареттой Петаччи». И этот довод не сломил Муссолини. «Здесь нет отца. Есть только дуче фашизма», — говорил он. Уже был создан декретом от 24 ноября 1943 года специальный трибунал, фашистская инквизиция приступила к разбору «дела о веронском узнике».

Эдда не отступала. Она написала письмо Гитлеру. Но фюрер ответил, что «не германское это дело», и отказался вмешиваться в историю графа Чиано. Эдда была доведена до состояния нервного истощения, много пила, теряла сознание. В тот период она стала клиентом психиатрических лечебниц. Сначала в Италии, под Пармой, потом в Швейцарии, под Женевой.

Решение веронского трибунала можно было без труда предугадать. Высшая мера наказания всем девятнадцати обвиняемым, из которых лишь шестеро оказались на скамье подсудимых (остальные или успели эмигрировать, или скрывались где-то в Италии). Среди обвиняемых — 78-летний маршал Эмилио де Боно, приехавший в Верону при всех орденах и в военной форме.

Суд начался в воскресенье, 8 января 1944 года в зале Кастельвеккио — старой крепости в Вероне, что был и герцогским дворцом, и тюрьмой, и местом собраний, и ныне музеем на берегу быстрой и в те годы чистой реки Адидже. Все члены трибунала — в черных «партийных» рубашках. За ними — черное полотнище с изображением фашистского знака-эмблемы.

В основе обвинения — действия, направленные на подрыв государства. Мера наказания — смертная казнь, которая была произведена в Вероне утром 11 января 1944 года. За несколько часов до смерти Чиано узнал, что Эдда с помощью маркиза Эмилио Пуччи выехала в Швейцарию. В последнюю ночь в каземате, до перевода в общую камеру смертников, Чиано исповедался у веронского священника и имел встречу с 22-летней блондинкой — немкой-переводчицей (она имела также итальянскую фамилию). Синьорина работала на гестапо, была штатным осведомителем и пришла на «последний контакт» с высшего дозволения и с целью выведать у Чиано, где он прятал свои дневники. Не узнала. Дама эта жива до сих пор, и большое интервью с ней поместил еженедельник «Дженте». Из интервью становилось ясно, что Чиано до последней минуты не верил в то, что приговор останется в силе. Но все прошения о помиловании не были удовлетворены, а последнее просто не дошло до Муссолини, чтобы «не расстраивать дуче и не заставлять его отказывать в очередной раз…»

…Приговоренные умирали по-мужски. Их лица запечатлел на фотопленку мастер Мюллер, а офицер, командовавший взводом расстрела, рассказывал позже, что смертники вели себя достойно. Карло Паречи снял с себя меховое пальто и отдал его солдату. Чиано сострил, обращаясь к старому маршалу: «Займите самое почетное место!» «Не стоит заботиться о протоколе, — ответил де Боно. — В предстоящем путешествии привилегированных мест нет. Высокое положение никакого значения не имеет и преимуществ не дает…» Им завязали глаза и не позволили принимать смерть в лицо. Де Боно воскликнул: «Да здравствует Италия!» Его поддержали и остальные — Карло Паречи, Луччиано Готтарди, Галеаццо Чиано. Джованни Маринелли был без сознания…