Жизнь и смерть Михаила Лермонтова. Сказание об Омаре Хайяме

— Здесь нет его превосходительства. Здесь работает хаким, который выше его превосходительства. Ты меня понял?

— Пусть будет по-твоему. Однако я должен видеть его!

Этот молодой человек из далекого Балха был настойчив свыше всякой меры. В его глазах, воспаленных на солнце и ветру, изъеденных пылью пустыни, обрамленных выцветшими ресницами, горел неукротимый огонь. И Али понял, что отделаться от него невозможно. Этот из тех, о ком говорят: «Выгони в дверь — влезет в окно». Несмотря на длительное путешествие, молодой человек был одет чисто, даже можно сказать, изысканно. Его каба[23] свидетельствовала о достатке, а чувяки были расшиты серебром.

— Твой отец погонщик? — недоверчиво спросил Али.

— Погонщик двадцати верблюдов, — ответил молодой человек гордо. — Мой отец не очень беден и не очень богат. Все, что имеет, отдает своим детям.

— А много вас?

— Четверо, — последовал ответ. — И все четверо — мужчины.

Али почему-то обрадовался:

— О, храни вас аллах! Твой отец будет счастлив, если все его сыновья столь же настойчивы, как ты!

Он велел подождать во дворе, а сам направился к хакиму.

Омар Хайям сидел один на ковре. Перед ним стояла тарелка с жареными фисташками: их хорошо грызть, когда приходится думать. Думаешь и грызешь, думаешь и грызешь.

— О многоуважаемый хаким, — сказал Али, входя в комнату, и покорно приложил правую руку к сердцу.

Хаким посмотрел в его сторону, но мысли его были далеко. Зная это, Али еще раз обратился к Омару Хайяму, пытаясь привлечь к себе его внимание.

— Слушаю, слушаю, — произнес хаким.

Али подумал, что эти слова обращены не к нему, а к кому-то другому. Он сказал:

— Тебя хочет видеть некий поэт из Балха…

— Что?

Али повторил.

— Поэт? — недоверчиво спросил хаким.

— Да, поэт.

— Так отошли его, Али, в караван-сарай. Он, верно, перепутал обсерваторию со странноприимным домом.

И взял пригоршню фисташек.

— Нет, — сказал Али.

Хаким удивился.

— Что нет? Разве я не ясно выразился?

— О многоуважаемый хаким, да пребудут с тобою все радости земли…

— Я не люблю витиеватую речь, — заметил хаким.

— Что?

— Речь, говорю, не люблю витиеватую! Изъясняйся по-человечески. Ведь ты же не муфтий[24]!

Али перешел на скороговорку:

— Этот молодой человек пришел из Балха.

— Много шляется народу по свету, — проговорил хаким.

— Он шел с одной целью…

— С какой же?

— Только с одной. Повидать тебя, о хаким!

— Зачем?

— Я же сказал — он поэт.

— Уж лучше бы ты привел немудрящего звездочета. Зачем нам поэт? Особенно мне?

Али твердо стоял на своем. Казалось, настойчивость поэта из Балха перешла к нему.

Али сказал:

— Он шел по опаленной солнцем земле, на зубах его песок пустыни, и в глазах его пыль пустыни. Один из погонщиков — отец этого поэта. Отец ничего не жалеет для сына. Он одел и обул его так, чтобы не оскорбить твоих глаз…

— Мои глаза ко всему привыкли, Али.

— Он пил вонючую воду и ел гнилую пищу. Гиены пустыни чуть не сожрали его…

— Это преувеличение, Али.

— Он шел к тебе, и смерть витала над ним…

— А другие, которые шли вместе с караваном, разве бессмертны? И очень глупо рисковать жизнью ради стихов, без которых вполне можно прожить.

— Однако, хаким, ты же не можешь без них!

— Без стихов?

— Да! — дерзко воскликнул Али.

Омар Хайям перемешивал указательным пальцем фисташки. Долго он это делал. Долго и молча.

— Может быть, молодой человек желает узнать что-либо о светилах? — наконец проговорил он.

— Нет. Он только поэт.

Хаким все думал.

— Может, показать ему обсерваторию?

— Нет, он желает говорить только о стихах.

— Какой чудак! — сказал хаким. — Зови его. «Ради стихов? — подумал хаким. — Ради стихов столько мучений на долгом пути? Какое это будет неисчислимое бедствие, если в один прекрасный день большинство человечества обратится в неистовых поэтов!»

И он встал навстречу гостю, пришедшему издалека. Молодой человек бросился к хакиму и с жаром поцеловал ему руку.

Омар Хайям усадил его, а служитель Али принес кувшин шербета и кувшин вина.

— Я недостоин этого! — воскликнул молодой человек, порываясь встать. — Я не могу сидеть у правого плеча великого поэта!

— Сиди, сиди, — сказал хаким, удерживая поэта. — Мы сейчас разберемся во всем, и, ежели обнаружим здесь великого поэта, все будет по-твоему.

Молодой человек восхищенно глядел на хакима: ему не верилось, что он рядом, совсем рядом и что они дышат одним воздухом.

Хаким справился об имени поэта из Балха, и тот назвал себя: имя — Рустам, а по отцу — Зирак.

— Рустам эбнэ Зирак? — спросил Омар Хайям.

— Да, господин, именно так.

Хаким внимательно оглядел молодого человека и сказал:

— Мне кажется, что ты сошел со славных страниц великого Фирдоуси.

— Почему так кажется, господин? — смущенно произнес Рустам.

— А по всему… И рост, и молодость… И это имя твое… Что привело тебя сюда?

— Мы шли долгим и трудным путем, — сказал Рустам. — Глаза наши очень часто ничего не видели сквозь завесу желтой пыли, ветер срывал с головы шапки и уносил далеко. Однажды нам казалось, что буря заживо погребет весь караван. Это было между Балхом и Нишапуром. Отец сказал мне тогда: «Вот до чего довели тебя стихи».