Жизнь и смерть Михаила Лермонтова. Сказание об Омаре Хайяме

— Природы? — недовольно произнес он. — А что ты оставляешь аллаху?

— Очень многое, твое превосходительство: сотворение мира, всего сущего. И это так! Только так! Разве этого мало?

— Мало, — сказал визирь. — И Газзали доказывает это.

— Твое превосходительство… — Хаким сжал кулаки. — Это имя вызывает во мне глубокое возмущение. Нет ничего легче, чем взять в руки священную Книгу и обвинять всех в невежестве и отступничестве от нее. Но книга, как бы ни была она священна, остается книгой, а жизнь идет особым чередом, подчиняясь особым законам.

— Мало оставляешь аллаху, — упрямо повторил визирь. — Газзали все время твердит об этом.

— Я еще раз говорю: нет ничего легче этого. И голова у такого рода ученого никогда не болит. Самое большое, на что он способен, — это трясти бородою…

Визирь любовался водою, но не пропускал мимо ушей ни единого слова хакима.

— А теперь скажи откровенно, твое превосходительство: сколько их трясло бородами и ушло из этого мира, так ничего и не доказав, но зато причинив немалый вред?

— Я понимаю тебя так, уважаемый хаким: аллах сотворил мир, а мир этот живет с тех пор по своим законам…

— Законам природы, — дополнил хаким.

— Скажем так… Но что же теперь остается делать аллаху?

Визирь спрашивал серьезно. Ибо на этот счет был другого мнения, чем хаким. Может быть, этот Газзали в чем-то перехлестывает, может быть, Газзали требует расправы, что не подобает ученому, истинному ученому? Разве не писал Газзали письма его величеству, всячески понося Омара Хайяма и требуя смести с лица земли рассадницу всяческой ереси — исфаханскую обсерваторию? И он добился бы своего, если бы не главный визирь. Ибо Газзали не один. У него тысячи последователей и единомышленников. В этих обстоятельствах требуется большая осмотрительность, большое умение, чтобы не сказать ловкость.

— Твое превосходительство… — Хайям садится на свою плетенку. — Я это могу сказать только тебе и никому больше. Только просвещенный ум способен поверить словам, которые я сейчас выскажу. — Хаким сделал паузу. — Я каждую ночь — или почти каждую — изучаю небо. Я залетаю взглядом до самых высот хрустального свода. И я прихожу к выводу, изучив вращение Солнца и Луны вокруг Земли и вращение Земли вокруг своей оси, к одному выводу: нет единого закона природы, но есть множество, и один гармонично вытекает из другого. Один есть следствие другого. Я в этом нахожу подтверждение великим мыслям моего учителя Абу-Али Ибн Сины. Он, и только он, говорил правду, а я всего лишь подтверждаю его слова делами науки.

— Газзали обвиняет тебя в богохульстве…

— Не только.

— В отрицании всяких деяний аллаха.

— Это неправда! Он врет.

— Газзали вопит: мир в опасности, Омар Хайям уводит нас к безбожию!

— Это неправда, — возразил хаким. — Я говорю, я утверждаю: мир создан аллахом.

— А дальше?

— Аллах сделал великое дело…

Его превосходительство прочитал некие стихи. Наизусть. Стихи о том, что аллах создал землю, небо, моря; аллах сотворил человека, дал ему дыхание; и тот же аллах создал невероятное — смерть. Зачем? Чтоб погубить свое же творение? Разве умный так поступает?..

Прочитал стихи визирь и посмотрел в глаза хакиму. Он ждал, что скажет Омар Хайям.

— Твои? — строго спросил визирь.

Омар Хайям молчал.

— Я спрашиваю тебя, уважаемый хаким.

Омар Хайям вздохнул. И сказал, вздыхая, словно бы сожалея о чем-то:

— Да, мои, твое превосходительство.

— Ты их давал кому-нибудь?

— Нет.

— А как же они попали ко мне?

— Я этого не ведаю.

— Я никому не поручал добывать их.

— Значит, принесли тебе мои недруги.

— Их прислал сам Газзали.

— Стихи пишу только для себя, — сказал хаким. — Глупо писать стихи после великого Фирдоуси.

— Понимаю твою скромность. — Его превосходительство говорил озабоченно и доброжелательно. — Твои враги, уважаемый хаким, не дремлют. Они жаждут твоей крови. Ты это знаешь?

— Да?

— Зачем же ты даешь им в руки оружие, которое они обращают против тебя?

— Это получается против моей воли. — Хаким добавил: — Как и у тебя, твое превосходительство.

Визирь вздрогнул, словно услышал нечто удивительное. Он скрестил руки и грозно спросил:

— А как это получается у меня?!

— Не знаю. Но врагов у тебя еще больше, чем у меня. И они тоже жаждут твоей крови. Я это не раз говорил и хочу, чтобы ты долго, долго жил, долго здравствовал здесь, у трона. Это великое благо для нас.

Визирь, вспыхнув, быстро успокоился. Подергал себя за бороду. Покашлял, будто у него вдруг запершило в горле. И сказал ровным голосом, как о деле давно известном:

— Это верно: врагов у меня много! Увы, против моей воли. Но отступать нельзя! Если хочешь руководить большим государством, всегда приходится рисковать. Над нами его величество, а над ним сам аллах. На нас устремлены острые взоры того и другого. А еще глядят на нас тысячи глаз наших подданных. Есть среди них люди благоразумные, но есть и разбойники. Вроде Хасана Саббаха. Он спит и видит меня в могиле. Однако руки у него коротки. Он слишком бешеный, и в этом наше счастье. Кто может поверить его бредовым речам? Кто?!