Жизнь и судьба Федора Соймонова

На том этот разговор и закончился. А через неделю заявился вдруг к нему гость нежданно-негаданный, давний сослуживец Аникита Белкин. Эхма! Сколько веселых дней было ими препровождено во столичном граде!.. Ныне был он тоже в чине флотского капитана. И заехал, как говорил, случайно, прознавши об его отпуске из Астрахани. Несмотря на то что сам был уже женат, оставался Аникита человеком веселым и легкомысленным. Он тут же стал клонить Федора на гульбу и, несмотря на всяческие его отнекивания, вырвал-таки согласие приехать на Красную Горку к нему, в подмосковную его деревню, где соберется молодежь на гулянье.

— Может, и ты, Федор Иванович, судьбу свою промеж них сыщешь!.. — говорил Белкин со смехом, показывая, что не скрывает за словами своими никакого умысла. Федору и хотелось и не хотелось ехать.

С незапамятных времен: считалась предпасхальная Радоница, или Фомина неделя, — праздничной. Начиналась она сразу за воскресеньем. Этот день и доднесь у нас неофициально называют «родительским понедельником». Ходят люди на могилы родных и близких, трапезуют там, поливая холмики земляные над усопшими сыченым медом, а то и вином.

Заневестившиеся девушки ждут этой поры не меньше, чем Пасхи. А парни в селах готовятся к смотринам. Еще в языческие времена считалась эта предстрадная неделя свадебной. В воскресенье на высоких холмах зажигали наши древние предки яркие костры в честь Даждь-бога. Старики вершили суд-полюдье. В понедельник и вторник устраивали тризны по усопшим. Помолвленные жених с невестой просили у могил сродников своих благословения «на любовь, на совет да на племя-род»...

Всю седмицу до воскресенья — Красной Горки хозяйки по обычаю оставляют на столе после трапезы кушанья на ночь, считая, что изголодавшиеся за зиму покойники непременно заглядывают на Радоницу в свои прежние жилища проведать оставшихся да проверить, памятуют ли о них... «Не угости честь честью покойнаго родителя о Радонице — самого на том свете никто не помянет, не угостит, не порадует».

Среда Фоминой недели считалась днем браков, оглашаемых и благословляемых когда-то жрецами на тех же Красных Горках. Четверг и пятница посвящались «веселому хождению вьюнитства», когда молодежь с песнями ходила под окнами повенчавшихся на Красной Горке, требуя угощения.

В «Стоглаве» — сборнике, содержащем постановления собора 1551 года, в части, затрагивающей меры по улучшению мирского быта, как-то: осуждение брадобрития в связи с содомским грехом, к которому-де бритые привержены, а также волшебства и колдовства, скоморошества, языческих старых увеселений, говорится о Красной Горке в укор: «И на Радоницу Вьюнец и всяко в них беснование...»

В последний субботний вечер девичьи хороводы оставшихся без избрания становились особенно шумными и бесшабашными, а песни-веснянки не только голосистыми, но и дерзкими...

В селе Братневе, верстах в двадцати от Москвы, принадлежало Аниките Белкину всего восемь дворов. Барский дом стоял на выселках, где в березовой роще на поляне обычно важивали хороводы окрестные крестьянские девушки. Поющая молодежь редко миновала усадьбу Аникиты Борисовича, щедро угощавшего и парней и девушек.

Федор приехал часу в пятом пополудни. Пока хозяин дома представлял ему семейство свое да показывал немудреное хозяйство, пока сидели за ужином, не заметили, как стало смеркаться. Мужчины перешли в свободную горницу, которая служила и гостиной и кабинетом одновременно. Выглянув в окошко, Соймонов обратил внимание на то, что дворовые парни расставляют вдоль плетня ушаты с водою и пускают в них долбленые черпаки.

— Чего это они? — спросил Федор у хозяина.

Тот хитро подмигнул и поманил пальцем к большому дубовому шкафу немецкой работы, невесть как попавшему сюда из города. За массивными дверцами стояло несколько рукописных книг. Белкин взял одну. Толстый свод, переплетенный в потемневшую кожу. Раскрыл...

— Это «Густынская летопись», слыхивал ли?..

Соймонов помотал головой.

— Досталась мне от батюшки — большого ревнителя старины. А вот послушай-ко, чего здеся сказано... — Он перелистал несколько страниц и, найдя отмеченное ногтем место, стал негромко читать: — «От сих единому некоему богу на жертву людей топяху, ему же и доныне по некоим странам безумныя память творят: собравшиеся юни, играюще, выметывают человека в воду, и бывает иногда действом тых богов, си есть бесов, разбиваются и умирают, или утопают; по иных же странах не вкидают в воду, но токмо водою поливают, но единако тому же бесу жертву сотворяют...». Понял ли, сударь мой? Мы и есть «по иных же странах». Как пойдет девичий хоровод мимо плетня, так и станут парни обливать водою приглянувшихся им девушек. Кто захочет — поддастся. И уж кто обольет которую, тот за нее и свататься должен. Так у нас в старину считалось.

С наступлением темноты разгорелся понемногу в роще на пригорке костер и зазвучала в тишине наступившего вечера первая песня-веснянка: