Жизнь и судьба русского генерала Антона Ивановича Деникина

Катастрофа вызвала переполох в антантовских кругах. В Новороссийск, куда перебралось деникинское правительство, спешно прибыла высокопоставленная английская миссия. По настоянию ее главы Мак-Киндера 12 января 1920 г. состоялась договоренность о признании существовавших окраинных правительств с допущением возможности их сотрудничества со странами Антанты. Было достигнуто также соглашение об открытии Польшей широкомасштабной операции против большевиков, выполнить которое она не спешила. Англия получила право на открытие концессий в Черноморской губернии и в Крыму. И хотя эти решения расходились с принципом "единой, неделимой России", Деникин, отсутствовавший на заседании правительства, согласился с ними, поскольку они устраняют, полагал он, ненужный и вредный ригоризм. Правда, он четко оговорил, что "признание окраинных правительств" не равносильно признанию государств и потому не исключает окончательных санкций Всероссийского учредительного собрания".

В обстановке развала снова активизировались казачьи верхи, теперь взяв курс на решительное размежевание с Деникиным. Созванный ими в Екатеринодаре Верховный круг 18 января приступил к "установлению независимого союзного государства". Почти все его участники обрушили резкую критику на главнокомандующего. Особенно едко и зло клеймили его бывшие клевреты типа генерала Мамонтова, сотника Филимонова - племянника бывшего кубанскою атамана. Продолжал сохранять верность лишь Богаевский, говоривший своим собратьям: "Не забудьте того, что союзники обещали свою помощь только генералу Деникину". Предотвращая разрыв, верховный пошел на новые уступки. Вместо Лукомского, особенно одиозного в глазах казачьей верхушки, правительство возглавил донской атаман. Он согласился также на формирование Кубанской армии, назначив ее командующим не рвавшегося к этой должности Врангеля, а Шкуро.

29 января Деникин прибыл на заседание круга. Если последний, пригрозил он, откажется от общерусской власти и будет только самозащищаться, Добровольческая армия уйдет на поиск других путей спасения России, и тогда рухнет фронт, а большевики не дадут никому пощады. Деникин возложил вину за постигшую катастрофу на казаков, в первую очередь кубанских. Тимошенко, один из лидеров верхов Кубани, тут же съязвил: у наших войск блестящие генералы, но, разгромив, их отбросили от Москвы вахмистры Буденный и Думенко. Мы, заявил он, будем сражаться с большевиками без диктатуры, как бы не велик был диктатор. Оратор призвал к устранению разногласий с главкомом, дабы не дать Троцкому осуществить свою мечту "о единой, великой и неделимой Совдепии". Но Деникину пришлось вскоре пожертвовать и Богаевским, назначить главой правительства кадета Н. Н. Мельникова, пользовавшегося поддержкой донцов и терцев. Казачий сепаратизм, особенно кубанцев, добивал белое движение, взрывая его изнутри, стал важнейший причиной его краха.

Противники Деникина встали теперь на путь заговоров. Эсеры готовили переворот при поддержке Тимошенко и Аргунова. Но его намерение осудили меньшевики, потребовавшие соглашения с большевиками. Другое гнездо заговора образовали Врангель и Лукомский. Первый под предлогом выхода в отставку выехал при содействии второго в Крым, чтобы там запять пост командующего войсками, сместив генерала Н. Н. Шиллинга. Узнав об этом, Деникин приказал Врангелю покинуть Крым, а Лукомского уволил со службы. Барон, однако, воспротивился. И только после вмешательства английского представителя Хольмана, поддержавшего Деникина, выехал в Константинополь.

Но перед тем, громко хлопая дверью, Врангель отправил Деникину открытое письмо-памфлет, получившее широкую известность во всей белой армии и за границей. Обличая адресата в непомерном честолюбии, разгневанный барон подчеркивал: "Армия, воспитанная на произволе, грабежах и пьянстве, ведомая начальниками, примером своим развращающими войска, - такая армия не могла создать Россию! ...Русское общество стало прозревать... Во мне увидели человека, способного дать то, что жаждали все". Ответ Деникина был предельно кратким: "Для подрыва власти и развала Вы делаете, что можете. Когда-то, во время тяжелой болезни, постигшей Вас, вы говорили Юзефовичу, что Бог карает Вас за непомерное честолюбие... Пусть Он и теперь простит Вас за сделанное Вами русскому делу зло".