Жизнь и судьба: Воспоминания

Живем мы, можно сказать, в самом культурном месте Ойрот-Туры, в большой, обширной, огражденной заборами, воротами усадьбе педагогического техникума. Уж не знаю, как наш грозный директор Пильщиков выселил весь педтехникум из хорошего кирпичного белого здания, служащих из удобных двухэтажных деревянных домиков, студентов из общежитий. Но Пильщиков всемогущ, и наш институт с его многочисленным, шумным, требовательным населением — как же, из столицы прибыли — не выносят аборигены. Куда делось училище, нам знать неинтересно, переехало, наверное. Усадьба обширная с хозяйственными постройками, совсем отдельный мирок и, главное, отдельный приветливый деревянный домик — библиотека, прямо скажу, замечательная. Те, кто педтехникум устраивали, заботились о просвещении, книги (издавали ведь до войны, да и после, в советское время, стотысячными тиражами) выписывали со знанием дела. Недаром Николай Александрович Баскаков [177], известный тюрколог, сотрудник нашего института, приезжал ежегодно в Ойрот-Туру до войны и восхищался не только природой (занят был изучением местных языков и наречий), но очень хвалил этот маленький культурный оазис и вкуснейшее мороженое. Помню, как мы, увлеченные рассказами профессора Баскакова, решили обязательно приехать сюда после войны и в мирное время насладиться здешними красотами и вкуснейшим мороженым. Увы, мечты так и остались мечтами.

Занятия идут своим чередом, есть расписание, есть деканат и декан, общий для филологов и историков, профессор Борис Александрович Грифцов (приехал с женой и дочерью — она географ) [178]. Все, конечно, в размерах очень умеренных, не сравнишь с московским размахом. Мы — рядом.

У меня сохранилась фотография (март 1942 года). Казалось, что все имена запомнятся навеки, поэтому фамилии полностью, а вместо имен инициалы. Пытаюсь вспомнить и, кажется, вспоминаю. Главная — Лида Булгакова, твердый непреклонный староста, с Орловщины, и всегда вспоминает станцию Поныри — самые лучшие яблоки в мире. Рядом с ней скромная, мягкая Люся Суздальцева — в центре. Крайняя слева — Лена Просвирова — бойкая рассказчица, курит, песни поет, около нее тихонькая Таня Николаева. Справа от Суздальцевой Галя Коган — смотрит вдумчиво (будет долгие годы директором музея Достоевского в Москве, и мы с ней, единственной, видимся иной раз или говорим по телефону); около нее разумная и всегда справедливая Аня Коссова — все они стоят [179]. Сидят — Аза Тахо-Годи (косы уже подобраны, уложены короной), Юля Языкова — мечтательно смотрит куда-то юная дама (уедет в Среднюю Азию к эвакуированному мужу), за ней Ковальницкая (Вера как будто?), задумчиво мрачная, и, наконец, Шарапова (как будто Женя?), особа решительная. Все разбредемся, разъедемся и даже в Москве, в том же самом институте, не встретимся — такая судьба.

В симпатичных домиках — наши профессора и преподаватели (всем по комнате, но многие живут и в городе). В библиотечном доме заведующая тоже своя, старая образованная дама (прежние у нее в услужении). Хозяйством ведают наши же служащие, а также аспиранты и старшекурсники, у кого есть особая жилка, даже скорее хватка, деловая. И над всеми возвышается профессор Александр Зиновьевич Ионисиани, мой извечный благодетель в память Алибека Тахо-Годи. Часто вижу в нашей усадьбе прогуливающуюся молодую, скромную женщину с ребенком — это семья профессора, заместителя Пильщикова по всем делам сразу, отнюдь не только по науке. Профессор Ионисиани — высший авторитет в жизни института, уступает только Самому, то есть Пильщикову.

И всюду слышна интересная интонация вопросительная, да еще постоянно употребляют слова «однако» — интонация эта присуща всем местным, особенность алтайско-сибирских краев. Вскоре и мы начинаем подражать, недоумевающе вопрошаем, сами не замечая нового нашего говора. Привыкаем к новой обстановке.

Встречаем мы новый, 1942 год весело, в нашей институтской столовой, которую обслуживают аккуратные официантки. Повар — чудодей (откуда он взялся, тоже небось из эвакуированных?). Пировали на славу: город полон продуктов, рынок богатый, мы от нечего делать даже покупаем по дешевке круги замороженного молока и поедаем их на третье. Новый год, пьем шампанское, запиваем вином жаркое; посуда, бокалы — все, как следует. Однако, по русской пословице, «не все коту масленица, придет и великий пост». Он как-то неожиданно и пришел.