Жизнь и судьба: Воспоминания

Стояла блаженная жара и блаженная тишина. Никто не мешал. Как будто мир отгорожен навеки, и его вообще не существует. А мне все равно «не хватает овсов» в деревне Опарихе (там летом Лосевы, и я к ним почти ежедневно езжу), «не хватает Коли Тарабукина». Знал бы, что я его так называю, строжайший Николай Михайлович — бывший лицеист, два раза в день крахмальные рубашки, безукоризненная «бабочка» вместо демократического галстука, дважды в день бритва, и чтобы скатерть на столе — белоснежная. Да, именно его мне не хватает (как пишу я в письме к «взросленьким» 14 августа 1945 года) — вот чудеса, вот что выдумал Кикиндель, он же Хохолок, мурзилочка! Как-то раз это уединение нарушил мой сотоварищ по аспирантуре (он был зарубежник) Сергей Гиждеу. У него во Владикавказе жили родичи, хорошо всем известный офтальмолог профессор Гиждеу, и Сережа приехал его навестить. Зашел ко мне, и мы с упоением беседовали о поэзии, особенно вцепились в Рильке, которого наше поколение тогда еще не знало, а мы уже читали его по-немецки [282]. То вдруг появилась моя подруга Юдифь. Она участвовала в экспедиции геологов под руководством своей матери Софьи Исааковны, которая многие годы преподавала в Институте нефти и газа имени Губкина, была опытным геологом. Геологи очень любят места под Владикавказом для практики студентов. Знаю наверняка, так как другой геолог, наш друг, профессор Павел Васильевич Флоренский, старший внук о. Павла, не раз вывозил студентов в наши края и даже как-то прихватил туда с собой мою маленькую племянницу Леночку, о чем она красочно вспоминает.

Так вот, Юдифь отправлялась потом дальше по Военно-Грузинской дороге в Тбилиси (она даже изучала грузинский язык), а все ехавшие туда всегда проезжали через Владикавказ — начало этого двухсоткилометрового пути.

Но как выяснилось потом, Юдифь с Софьей Исааковной посетила и Баку. У меня сохранился любопытный документ, письмо от Юди к ее любимой подруге Майе, которая покинула классическое отделение МГПИ, чтобы учиться в аспирантуре у самой Ольги Михайловны Фрейденберг, двоюродной сестры Бориса Пастернака, в Ленинградском университете, где Ольга Михайловна в это время заведовала кафедрой классической филологии. Самое забавное, что Юдифь писала в «никуда». Она не знала адреса Майи, летом находящейся в Крыму. Именно это письмо, где красочно описывается Баку, город страшных ветров, виртуозного воровства, нефтяных вышек, старинных улочек и даже женщин в чадрах, — подарила мне на память Юдифь (28 июля 1948 года, Баку), ожидая встречной весточки в конце августа в Москве. Дело, однако, не в письме. Майя навестила Юдю в Москве, страшно разочарованная. О. М. Фрейденберг, как выяснилось, женщина пылкая, страстная последовательница академика Н. Я. Марра, «нового учения о языке», которое насильственно внедрялось в языкознание с верховного одобрения (ведь Марра приняли в члены ВКП(б) на съезде партии), а всем известно, что с одобрения Иосифа Виссарионовича так же неистово через несколько лет ниспровергали Марра (академика дореволюционного, крупного ученого — но не без фантастических теорий, лингвиста и археолога). Майя присутствовала на заседаниях, когда Ольга Михайловна швыряла стулья, бранила и изгоняла традиционалистов, в том числе И. М. Тронского, презирала иудеев — сама была католичкой. Бедная Майя, ошеломленная таким невиданным поведением ученейшей дамы, не выдержала, уехала в Москву. Вскоре она скончалась.

Тяжелую историю напомнило мне письмо Юдифи, которая обещала дорогой Майюшке «писать чуть ли не каждый день, а вот уже почти неделю как в Баку и впервые взялась за карандаш».