Жизнь и труды святаго Иоанна Златоуста

Но добровольно подчиняясь этой до крайности сильной любви своей паствы и потворствуя ей в этом отношении даже до пренебрежения своим здоровьем, Иоанн не упускал случая укорить своих слушателей за легкомыслие и увлечение внешними красотами речи, а не ея внутренним содержанием, требовавшим нравственнаго возрождения. Когда слушатели, в восторге от увлекательных бесед своего любимаго проповедника, по обычаю тогдашняго времени разражались громом одобрительных рукоплесканий, Иоанн строго говорил им: "я не желаю не ваших рукоплесканий, ни этого шума. Все мое желание, чтобы вы, в безмолвии выслушав то, что я говорю вам, применяли это наставление к жизни. Вот похвалы, которых я желал бы... Вы ведь не в театре, ни пред актерами, здесь школа духовная, и вы должны доказывать свое послушание вашими делами. Только тогда я буду считать себя вознагражденным за свои труды"[11]. Такие укоры конечно многим не нравились, и находились люди, которые даже не стыдились поносить проповедника и смущать совесть его паствы. На борьбу с этими злыми людьми Иоанн должен быть не мало тратить времени и трудов; но он с безграничным самоотвержением прощал все такия злословия, когда они касались лично его. Зато глубокою скорбию поражалось его сердце, когда по тем или другим причинам слушатели охладевали к его беседам и увлекались какими-нибудь новыми театральными увеселениями. Подобныя явления бывали нередко среди этого горячаго, страстнаго, легкомысленнаго и подвижного народа, который быстро менялся в своем настроении и в один день мог портить то, что созидалось годами. Как ни дорог был им златословесный проповедник, о котором они тосковали, когда не видели или не слышали его в течение нескольких дней; но достаточно было устроить в театре какой-нибудь необычайный гипподром с его увлекательными скачками, как антиохийцы покидали церкви и устремлялись смотреть на лихия скачки. Такое непостоянство и легкомыслие до крайности огорчало великаго проповедника, и он неоднократно с горечью восклицал: "Неужели напрасно тружусь я? Неужели сею я на камне, или среди терновника? Опасаюсь, что мои усилия не приведут ни к чему"[12]. Еще более огорчало его неблагоговейное поведение в церкви. "Можно ли сказать? Церковь сделалась театром! Сюда приходят женщины одетыя с большим неприличием и безстыдством, чем те, что блудодействуют там. За собой они привлекают сюда и безстыдников. Если кто хочет соблазнить женщину, ни какое место, мне думается, не кажется ему удобнее церкви; и если кому нужно продать или купить, церковь ему кажется удобнее, чем площадь. Здесь сплетничают, здесь выслушивают сплетни более, чем где-нибудь, и если вы желаете знать новости, то здесь вы узнаете их более, чем у судилища, или в приемной врачей... Терпимо ли это? Можем ли мы снести это? Каждодневно я утомляюсь и терзаюсь из-за того, чтобы вы вынесли отсюда полезное назидание, а вы уходите с большим вредом, чем с пользой"[13]. Но приступ негодования и гнева тотчас же уступал место любви и прощению, лишь только проповедник замечал действие своего укора. Не вынося своей собственной суровости, он уже спешил загладить ее и просил прощения у своих легкомысленных духовных детей. "Чувствую, говорил он, что я употребил слишком жестокие укоры. Простите меня. Так бывает со всякой болящей душой. Но это я говорю не от враждебнаго сердца, а от безпокойства за вас любящей души. Поэтому ослабляю свою суровость"[14]. Бывали случаи, когда непостоянство и ветряность антиохийцев еще более выводили Златоуста из терпения и он метал в них громы праведнаго гнева, но и среди этих раскатов обличения и укоров всегда слышался господствующий тон любви. Пастырь строго укорял свою паству потому, что любил ее, и она смиренно сносила его заслуженные укоры, потому что и сама любила его. Это были два друга, соединенные между собою неразрывными узами любви и преданности. Серьезная и глубокая, равно как и святая любовь Иоанна к своей пастве отнюдь не походила на то лживое ласкательство честолюбцев и народных трибунов, которые своею лестью опьяняют толпу, чтобы легче подчинить ее игу своего самовластия. Иоанн был чужд всякаго подобнаго ласкательства, умел говорить горькую истину в глаза своим слушателям; но если когда высказывал к ним любовь, то от всей глубины искренняго сердца. Какою неподдельною искренностью звучат следующия его слова: "я ношу вас в сердце своем, вы занимаете все мои помыслы. Велик народ, но велика и любовь моя к нему и вам не тесно будет в душе моей. У меня нет другой жизни кроме вас и попечения о вашем спасении"[15].