Жизнь и творчество Р. Фраермана

«Чьи это стихи?» — спросил сидевший в тот вечер у нас Вася Гроссман. «Бунина, которого ты так не любишь», — ответил Рувим Исаевич. «Быть этого не может!» — удивился Гроссман и попросил том Бунина. Он стал листать толстый том — старое издание — приложение к журналу «Нива» — и уже не мог оторваться, позабыв, что поздно, давно перестали ходить трамваи и придется домой шагать пешком.

Конотопский круг друзей, сплоченных, любящих поэтическое слово, готовых всегда прийти друг другу на помощь в тяжелую минуту, Рувим Исаевич предпочитал самым известным и влиятельным писателям. Рувим Исаевич не любил ничего, что бросалось бы в глаза.

Желал ли Рувим Исаевич славы? Или, вернее, был ли он честолюбив? Нет. Честолюбия в нем не было. Работал он трудно. Даже на маленькую статью для «Пионерки» делал пять-шесть вариантов. При этом большую часть работы производил в уме, выборматывая фразу и проверяя, как она звучит. «Образ, поэтическая мысль — это тонкая, трепетная вещь. И сколько поиска, бережности и усилий нужно, чтобы выбрать свежее слово, недаром говорят, что у поэта мысль рождается из музыки, из мелодии, которая звучит в голове, и он ее слышит. И в хорошем рассказе, как и в стихе, — каждое слово весит пуд и знает свое место». Эту мысль Маршака часто повторял Рувим Исаевич. «Один прокурор хороший человек, да и тот свинья...» Вот попробуй-ка найти такую реплику!» — восхищался он.

На критиков он не обижался, если это было не «облыжное» обвинение и если чувствовал искренность критика. А когда его критиковали несправедливо, иной раз говорил: «Ведь это он написал, чтобы кому-нибудь угодить. А мне хочется заслужить уважение читателя, тем более такого бескорыстного, как дети». Однажды в газетах появилась резкая статья на «Собаку Динго». Критик писал, что вся эта история выдумана, что в жизни так не бывает — отец никогда не бросит своего ребенка. А критик был влиятельный, к нему прислушивались. В тот же день, когда статья была напечатана, Рувиму Исаевичу позвонила читательница и сказала: «Не огорчайтесь, мы с дочерью читали вашу книгу и плакали, ведь мы сами пережили такую драму, когда нас оставил отец моей дочери».

Фраерман всегда старался понять критика и полагал, что если слово его не дошло до читателя, значит, автор в чем-то ошибся.

Что-то непосредственное, я бы сказала детское, жило в его душе. Он не умел защищаться грубостью против грубости. Относился к людям тепло, считая, что любовь к Человеку — именно к Человеку с большой буквы — святая обязанность каждого, кто хочет прожить свою жизнь достойно.

Литературу, поэзию, искусство он любил, как любил природу и землю, чуть брезжущий рассвет на реке или в тайге, тихий закат, когда длинные тени бегут быстро по лугам, любил молодые, едва проклюнувшиеся почки — все приметы наступления весны «этого утра года», когда и счастливых тянет «вдаль», как сказал Тургенев. Не любил ничего «кричащего», тем более грубого или фальшивого ни в людях, ни в книгах, ни в искусстве, и ничто его так не привлекало, как скромность, искренность, деликатность, подлинный талант, мужество и благородство.

Рувим Исаевич никогда не отделял формы от содержания произведения. Над формой он бился трудно, мучился. Он постоянно сражался сам с собой, старался уяснить свои недостатки. Он хорошо знал, что с привычным надо неустанно сражаться. Конечно, это трудно. Но хорошее всегда трудно. Известно, что искусство, как и жизнь, не стоит на месте, оно всегда обновляется. И он старался прояснить для себя самого свои недостатки, свои неудачи. Борьба эта была у него упорная. И он трудился. Жизнь неустанно идет вперед, открывая манящие дали, требуя от художника все большей и большей культуры языка. Даже в последние минуты жизни, ночью, во время страшной зимней грозы с громом и молнией, Рувим Исаевич потянулся к сборнику Петрарки и хотел перечитать один из сонетов, посвященных Лауре.

«Неудовлетворенность — может быть, и есть самое ценное в творчестве каждого писателя, — говорил он. — Хорошая книга — это всегда познание жизни. И дело не просто в форме, а в духовном мире художника, будь то писатель или мастер живописи. В его собственном образном мире, в его индивидуальности. Писатели и художники отличаются друг от друга именно своим внутренним душевным миром, их особым, своим видением мира и людей».

Константин Паустовский ДОБРЫЙ И ЧИСТЫЙ ТАЛАНТ

[Неопубликованное предисловие, предназначавшееся к одному из сборников Р. И. Фраермана. К большому сожалению, последние страницы предисловия утеряны. (Примеч. составителей.) ]

Я познакомился с писателем Р. Фраерманом в Батуми давно, почти более четверти века назад, когда оба мы были еще молоды и когда оба не были еще писателями. В то время мы только начинали писать и больше мечтали о работе писателя, как о чем-то заманчивом, прекрасном, почти недостижимом.