Жизнь и творчество С М Дубнова

Запись в дневнике от 1-го января 1892 г. гласит: "Моя цель жизни выяснилась: распространение исторических знаний о еврействе и специальная разработка истории русских евреев. Я (88) стал как бы миссионером истории. Ради этой цели я отказался от современной критики и публицистики". В приподнятом настроении писалась работа о Греце, принявшая форму обширного трактата и печатавшаяся в ряде книжек "Восхода" за 1892-ой год под заглавием "Историограф еврейства". Подробно излагая содержание каждого отдельного тома, автор оспаривал некоторые мысли Грена; он брал под свою защиту любимцев юных лет - Элишу Ахера, Дакосту и Спинозу, и даже героинь берлинского салона, уход которых от еврейства объяснял "весенним разливом" революционной эпохи. Грец не казался ему непогрешимым; но С. Дубнов ценил в своем учителе провозвестника идеи духовной нации, хотя и не в позднейшей отчетливой форме. Он с воодушевлением думал о том, что будет продолжать дело покойного историка в области истории восточного еврейства. Осуществление этого плана упиралось в начатую работу по собиранию материалов; С. Дубнов решил вести ее по разным направлениям. По предложению Равницкого, он написал для сборника "Пардес" статью, аналогичную по содержанию с трактатом "Об изучении истории" и обращенную к кругам, читающим по-древнееврейски. Эта статья тоже вышла отдельной брошюрой. "Во время писания - рассказывает автор "Книги Жизни" получилась весть о смерти моего деда Бенциона в Мстиславле. Местный корреспондент, его ученик, прислал мне некролог с описанием торжественных похорон 85-летнего старца. А я с глубоким волнением хоронил его в моей душе: вспомнил детство и раннюю юность, недавнюю трагическую коллизию между Акивой и Ахером в тишине провинциального города, наше последнее примирительное прощание ... И я посвятил свою брошюру на заглавном листе "памяти того, кто во все дни своей жизни не отлучался от шатра Торы". Я чувствовал, чем я обязан этому герою духа, передавшему мне в наследство привязанность к "шатру Торы", хотя и совершенно иной, широкой и свободной Торы. Я чувствовал потребность посвятить памяти деда маленькое произведение на том "священном" языке, которому он меня впервые обучил... Я до сих пор благодарен Равницкому, что он меня вновь сосватал с моей первой возлюбленной, национальной речью".

По предложению С. Дубнова, одесский комитет "Общества просвещения евреев" решил издать в русском переводе (89) сокращенную трехтомную "Историю евреев" Греца; инициатор взял на себя перевод ряда глав и редактирование всего материала. Это не мешало ему работать над хасидизмом. Летом 1892 г. в деревенском домике на станции пригородной железной дороги писалась самая драматическая глава хасидской эпопеи "Цадик в Петербургской крепости", в которой автор на основании скудных данных реставрировал картину ареста Залмана Шнеерсона, подтвержденную впоследствии найденными в Государственном Архиве документами. Закончив эту главу, писатель принялся за введение к переводу Греца, озаглавив свою статью "Что такое еврейская история"?

Стояли прозрачные дни южного "бабьего лета", паутинки летали над виноградниками, и морской ветер шевелил листву пожелтевших акаций; бродя вдоль опустевших дачных домиков, писатель декламировал любимые стихи Тютчева о "хрустальных днях" осени и обдумывал статью, которая должна была стать формулировкой его credo. "Мне хотелось - пишет он - дать синтез наших исторических переживаний и установить вытекающую отсюда национальную идеологию. Весь этот очерк проникнут крайним спиритуализмом... Я поставил в виде motto слова Паскаля, что продолжительность еврейской истории равна продолжительности истории всего человечества и охарактеризовал еврейство, как "наиболее исторический народ" ... Содержание еврейской истории я определял строго идеалистически: повесть о народе-вероучителе в первой половине, повесть о народе-мыслителе и подвижнике - во второй половине. Основою национальной идеи является "историческое сознание, эта духовная территория диаспоры". Эта концепция дала возможность недавнему критику раввинизма найти историческое оправдание для Талмуда, который теперь предстал в виде громадного арсенала, где хранилось духовное оружие духовной нации.

"Вчера вечером кончил введение - гласит запись в дневнике: ... много сил ушло на работу. Но кажется, что я достиг своей цели: дать историческую философию и историческое кредо, хотя и в миниатюре". К последней строке приписано спустя некоторое время: "философию - нет, но credo - да". Эта приписка сделана в период самокритики, когда автор понял, что его (90) тогдашняя попытка синтеза скорее может быть названа "поэзией истории", чем философией.

"Книга Жизни" отмечает, что "лирика историзма", облеченная в форму статьи, увлекала читателя не столько научностью, сколько эмоциональным пафосом. Впоследствии очерк "Что такое еврейская история?" приобрел большую популярность на Западе: он дважды напечатан был в немецком переводе, а также вышел в двух изданиях в Англии и в Америке.