Жизнь и творения Зигмунда Фрейда

Однако две недели спустя тон у него абсолютно меняется. Как это часто случается после великого достижения, подъем уступил место сомнению и опасению. При этом изменении смягчилось также драчливое настроение Фрейда: «Юнг просто сумасшедший; но я в действительности не хочу раскола; я предпочел бы оставить этот вопрос на его усмотрение. Возможно, „Тотем“ ускорит этот разрыв против моей воли».

Мы с Ференци вместе читали пробные оттиски книги в Будапеште и написали Фрейду письмо, в котором дали высокую оценку этой работе. Мы предположили, что в своем воображении он пережил все события, описанные им в книге, и что его подъем представлял собой возбуждение, возникающее при убийстве и поедании отца, а его сомнения являлись лишь реакцией на это переживание. Когда я увидел его несколько дней спустя во время посещения Вены и спросил, почему человек, написавший «Толкование сновидений», испытывает теперь такие сомнения, он мудро ответил: «Тогда я описывал желание убийства собственного отца, а теперь я описывал действительное убийство; в конце концов, это большой шаг — перейти от желания к делу».

Первая часть книги «Тотем и табу», «Страх инцеста», описывает чрезвычайно разветвленные меры предосторожности, которые применяют примитивные племена для того, чтобы избежать малейшей возможности инцеста или даже какого-либо действия, которое может отдаленно походить на инцест. Явно видно, что они намного более чувствительны к этому вопросу, чем цивилизованные люди, и нарушение табу часто наказывается немедленной смертью. Фрейд сделал из этого вывод, что соответствующее искушение должно быть у них сильнее, так что они не могут полагаться, как это делаем мы, на глубоко организованные вытеснения. В этом отношении их можно сравнить с невротиками, создающими сложные фобии и другие симптомы, которые служат той же цели, что и примитивные табу.

Вторая часть этой книги, «Табу и амбивалентность чувств», значительно больше первой. Фрейд рассматривает здесь обширную область табу и их почти бесконечное разнообразие. Для верующего табу не требует какой-либо причины или объяснения, кроме него самого. Табу является автономным, и фатальные последствия нарушения табу также спонтанны. Аналогом табу в наше время является совесть, которую Фрейд определил как наиболее известную часть себя.

Человек или вещь, которые являются табу, наделяются громадными возможностями как хорошего, так и плохого действия. Любой, кто коснется табу, даже случайно, приобретает признаки запретного: например, человек, съевший кусочек пищи, выброшенный правителем, даже если он не знал, от кого он ему достался. Месяцы сложных процедур, в основном состоящие из различных лишений, могут, однако, очистить этого человека. Основным запрещением в табу является контакт, и Фрейд сравнивает это с delire de toucher[126] больных навязчивостью, которые сходным образом страшатся, что за этим последует какое-то страшное несчастье.

Фрейд провел тесную параллель между тем, что может быть названо симптоматологией примитивных табу, и симптоматологией больных навязчивостью. В обоих случаях наблюдается: 1) полное отсутствие сознательной мотивированности; 2) императивность, возникающая вследствие внутреннего принуждения; 3) способность к смещению и опасность заражения других людей; 4) обращение к церемониалу, предназначенному для уничтожения ужасного бедствия. Так как последний состоит из лишений, Фрейд сделал вывод, что сами табу первоначально означали отказ от чего-то, к чему испытывался искус, но что по какой-то важной причине стало запретным. Когда человек нарушает табу, он сам становится табу, иначе он возбудит запретные желания в своих ближних. Однако Фрейд указал на важное отличие между теми бессознательными импульсами, которые вытеснены в этих двух направлениях: при неврозах эти бессознательные импульсы являются типично сексуальными по природе; что касается примитивных табу, то здесь бессознательные импульсы имеют отношение к различным антисоциальным импульсам, в основном к агрессии и убийству. «Неврозы, с одной стороны, показывают резкое и глубокое сходство с великими социальными произведениями искусства, религии и философии, а с другой стороны, они производят впечатление искажения последних. С некоторой смелостью можно утверждать, что истерия представляет собой карикатуру на произведение искусства, невроз навязчивости — карикатуру на религию, паранойяльный бред — карикатурное искажение философской системы».