Жизнь и творения Зигмунда Фрейда

Особенно характерным элементом жизни Фрейда является то, что его ранние мечты о достижении славы осуществились сравнительно поздно, в зрелые годы. Такое не часто встречается в биографии гения. Конечно, справедливо то, что Фрейд, будучи молодым человеком, проявлял такие черты ума и характера, которые позволяли его друзьям и учителям питать большие надежды на его успех в жизни, на достижение им высокого профессионализма. Но ни один из них, по свидетельству, данному молодым Фрейдом, не испытывал необходимости предсказания для него необыкновенных достижений. Несомненно, настоящее достижение по самой своей природе непредсказуемо, но даже наиболее ценные работы Фрейда, созданные в начальный период его научной карьеры, неадекватны тому, что ему в конечном счете удалось свершить. Если мы возьмем случай фрейлейн Элизабет фон Р.[2] как первое ясное указание на ту область, в которой предстояло творить Фрейду, и если мы датируем этот случай 1892 годом (на этот счет имеется определенная неясность), то здесь стоит заметить, что Фрейду было уже 36 лет, и это было началом работы, приведшей его к славе.

Поздний период творческого расцвета Фрейда ведет нас к рассмотрению вопроса о том, насколько полно следует расценивать интеллектуальный гений Фрейда как его моральное достижение. Говоря это, я имею в виду две вещи. Первая имеет отношение к мужеству человека средних лет, обремененного семейными обязанностями и имеющего общепринятый взгляд на вещи и в то же время рискующего своей карьерой ради теории, являющейся анафемой для ведущих специалистов в его профессии. Эта теория считалась безнравственной не только на основании респектабельной морали, хотя уже одно это было достаточно веской причиной, но также по причинам интеллектуального свойства — идеи Фрейда подвергали сомнению научные предпосылки, на основании которых немецкая медицина достигла очень значительных успехов. Для ученых школы Гельмгольца сама мысль о том, что разум — не мозг, не нервная система — может сам по себе явиться причиной собственного расстройства и даже вызвать телесное расстройство, была хуже, чем профессиональная ересь: для них это являлось профанацией мышления. Фрейд получил образование в русле традиций данной школы, и от него ожидалось дальнейшее развитие и продолжение идей данной школы. На самом деле он никогда не отрекался от нее полностью, ибо признавал ее детерминизм, отрицая в то же время ее материализм, но то, что он действительно отверг, подняло против него бурю ярости, которую он встретил с величественным спокойствием.

Вторым моментом, который я имею в виду, говоря о моральной природе достижения Фрейда, является его собственное отношение к своему интеллектуальному вкладу. Он никогда не был им удовлетворен. Воображаемая им сцена встречи и разговора с Богом состоит в основном из его упрека Всемогущему в том, что тот не дал ему «лучших мозгов». Одна из его оценок своего интеллектуального склада ума хорошо известна: «…в действительности я не являюсь ученым мужем, я не наблюдатель, не экспериментатор и не мыслитель. Я не что иное, как темпераментный конкистадор — другими словами, искатель приключений — со всем тем любопытством, смелостью и упорством, которые свойственны людям данного типа». Вызывает улыбку ощущение Фрейдом недостаточности своих интеллектуальных способностей, и, возможно, если не относиться с симпатией к этому человеку, можно заподозрить нечто некрасивое в его жалобе — ложную скромность. Несмотря на это, Фрейд описывает действительность. Какими бы интеллектуально превосходными ни казались нам теперь разработанные им идеи, они не казались такими, когда он их постигал; его чувствами были, скорее, терпение, покорность фактам, упрямство. Гордость, в очень хорошем смысле этого слова, была характерной чертой темперамента Фрейда. Но он достиг своих открытий посредством мысли, которая испытала не меньшее смирение, чем отвагу. Скромность ученого, его смирение перед фактами являются чем-то таким, чем он часто хвастается, но те факты, которым подчинил себя Фрейд, были трудными не только в научном, но также в человеческом плане, являясь, так сказать, отвратительными, морально грязными или даже оскорбительными для личности. Не просто образованность в обычном смысле этого слова и не просто могущество разума позволили Фрейду осознать тот факт, что все рассказы его пациентов о сексуальных насилиях, совершенных над ними в детстве, насквозь фальшивы и что следует отказаться от его первоначальной теории, основанной на этих рассказах. Необходим был контроль над чем-то еще, что стояло за гневом при обмане и за огорчением при крушении теории, чтобы иметь силу задаться вопросом о том, почему все пациенты говорят одну и ту же ложь, решиться назвать ее не ложью, а фантазией, найти причину этой фантазии и заложить основу теории детской сексуальности. И потребовалось нечто большее, чем разум, чтобы он смог осуществить имеющий важное значение анализ своего собственного бессознательного.