Жизнь и учение св. Григория Богослова

Нет ничего более сильного, чем старость, и более уважаемого, чем дружба. Ими приведен к вам я, узник во Христе, скованный не железными кандалами, но нерасторжимыми узами Духа. До сих пор считал я себя крепким и непреодолимым, и.., чтобы только не иметь забот и философствовать в безмолвии, я все предоставлял желающим, беседуя с самим собой и с Духом… А что теперь? Дружба преодолела меня, и седина отца покорила меня…[131]

Итак, уважение к отцу и любовь к Василию заставили Григория подчиниться и принять рукоположение. Вероятно, в момент хиротонии он не осознавал, что ждет его в ближайшем будущем: Слово 9–е, написанное по случаю рукоположения, дышит спокойствием перед лицом совершившегося факта; посетовав на" "насилие" ", Григорий все же выражает готовность нести вверенное ему служение. Понимание всей трагичности собственной ситуации пришло к нему позже, когда он увидел, что овладеть Сасимами сможет не иначе, как вооруженным путем: Анфим поставил на дороге в Сасимы отряд воинов, который должен был воспрепятствовать въезду Григория в город. Когда Григорий понял, что стал жертвой церковной интриги и что его лучший друг подставил его под удар, его возмущение было велико. Во всем происшествии он увидел прежде всего следствие гордости Василия, который, получив архиерейскую кафедру, забыл о законах дружбы:

Тогда… пришел к нам возлюбленнейший из друзей,

Василий — со скорбью говорю, однако же скажу -

Мой второй отец, еще более тягостный.

Одного надо было переносить, хотя он и поступал со мной тиранически,[132]

Но не было нужды терпеть от другого ради дружбы,

Приносившей мне вред, а не освобождение от зол.

Не знаю, самого ли себя, исполненного грехов..,

Обвинять за случившееся — оно все еще, как недавнее,

Приводит меня в волнение, — или обвинить твою гордыню,

До которой довел тебя престол, о благороднейший из людей..?

Что же случилось с тобой? За что вдруг так далеко

Отбросил ты нас? Да погибнет в этой жизни

Закон дружбы, которая так уважает друзей!

Вчера были мы львами, а теперь

Я стал обезьяной, а ты почти что лев.

Если бы даже и на всех своих друзей — скажу высокомерное слово! —

Так смотрел ты, то и тогда не следовало бы так смотреть на меня,

Которого когда‑то ставил ты выше прочих друзей,

Пока не вознесся за облака и не стало все ниже тебя.

Почему волнуешься, душа моя? Удержи коня силою,

И пусть речь опять идет своим ходом. Этот человек

Стал лжецом — тот, кто во всем остальном был совершенно нелживым;

Много раз слышал он, как я говорил,

Что" "надо пока все претерпевать, даже если что‑либо худшее случится,

Но когда не станет на свете родителей,

Тогда у меня будут все причины оставить дела

И приобрести от бездомной жизни

То преимущество, что я стану гражданином всякого места" ".

Он слышал это и хвалил мое слово,

Однако же насильно возводит меня на епископский престол,

Вместе с отцом, который уже во второй раз запнул меня в этом.[133]

Григорий не останавливается перед тем, чтобы обвинить своего друга во властолюбии и жадности. Главной причиной битвы за Сасимы, считает он, была не вера и не благочестие, а доходы, которых лишался Василий вместе с Второй Каппадокией, отходившей к Анфиму. Описывая Сасимы, Григорий не жалеет красок, чтобы показать, сколь ничтожным и провинциальным было это селенье. Ему‑ли — аристократу, поэту и философу — прозябать в таком скучном месте?

Есть какая‑то станция на большой каппадокийской дороге:

Там одна дорога делится на три;

Это место безводное, лишенное зелени, лишенное всех удобств,

Селение ужасно скучное и тесное.

Там всегда пыль, грохот повозок,

Слезы, рыдания, собиратели налогов, орудия пыток, цепи;

А народ там — чужеземцы и бродяги.

Такова церковь в моих Сасимах!

Вот какому городу отдал меня тот, кому пятидесяти хорепископов

Было мало — о, великодушие! —

И для того, чтобы удержать это за собою, когда другой

Отнимал насильно, он установил там новую кафедру…

Кроме всего прочего, что перечислено выше,

Овладеть этим престолом нельзя было без кровопролития:

О нем спорили два противоборствующих епископа,

Между которыми началась страшная война;

Причиной же было разделение отечества

На два города, которые стали главенствовать над меньшими городами.

Души верующих были лишь предлогом, истинной же причиной было властолюбие;

Не осмелюсь сказать — сборы и поборы,

От которых весь мир жалким образом колеблется.

Итак, как правильно было поступить перед Богом?

Терпеть? Принять все удары бедствий?

Идти, не взирая ни на что? Увязнуть в болоте?

Идти туда, где не мог бы я упокоить и этой старости,

Всегда насильственно выгоняемый из‑под крова,

Где не было бы у меня хлеба, чтобы преломить его с пришельцем,

Где я, нищий, принял бы в управление нищий народ..?

В чем‑нибудь другом, если хочешь, требуй от меня великодушия,

А это предложи тем, кто поумнее меня!

Вот что принесли мне Афины, совместные занятия словесностью,

Жизнь под одной крышей, хлеб с одного стола,

Один ум в обоих, а не два, удивление Эллады

И взаимные обещания как можно дальше отринуть от себя мир,

А самим жить общей жизнью для Бога,

Словесность же принести в дар единому мудрому Слову!