Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

В ИМАШе такой Совет был по специальности «Теория машин и механизмов». Конечно же, первым делом я доложил диссертацию в ставшем мне родным ИМАШе в отделе академика Артоболевского. Были в основном положительные выступления, но мой старый знакомый Арон Кобринский настоял, на том, что эта работа не относится к теории машин и механизмов.

Мне посоветовали кафедру «Теоретическая механика» Московского автомобильно-дорожного института (МАДИ). После переговоров с зав. кафедрой профессором А.А. Хачатуровым, я доложил работу и на этой кафедре. Но мне сказали, что работа не вполне по теоретической механике, а скорее, по теории автомобиля, и представлять ее надо от кафедры «Автомобили». А на этой кафедре тогда работали одни корифеи и выдающиеся личности. Зав. кафедрой — Андрей Николаевич Островцев — профессор, легендарный Главный Конструктор ЗИСа; профессор В.В.Ocепчугов — бывший Главный Конструктор Львовского автобусного завода; А.К. Фрумкин, А.С. Литвинов и другие — их имена я знал, как канонические.

Самой колоритной фигурой был, конечно, Андрей Николаевич Островцев — мрачный, молчаливый толстяк. Говорили, что он может выпить невероятное количество водки, оставаясь трезвым. В те годы, о которых я говорю, он был уже очень пожилым человеком.

И вот, я прихожу на переговоры с ним о возможности доклада на его кафедре. Я говорю, а Островцев смотрит на меня, не меняя выражения лица, и мне кажется, что он в мыслях находится уж очень далеко отсюда. Я закончил разговор, а он молчит и все смотрит.

— Андрей Николаевич, так можно мне готовиться к докладу, или нет? — осторожно спросил я его.

— А что, готовься! — не меняя выражения лица, отвечал Островцев.

— А когда? — вкрадчиво поинтересовался я. И тут Островцев взорвался.

— Что ты пристаешь ко мне, — неожиданным фальцетом закричал он, — сказал «да», а ты еще чего-то хочешь! — видимо он принял меня за студента, да и по возрасту это можно было бы сделать.

На крик заглянула секретарь кафедры и забрала меня с собой.

— Не обращайте внимания, Андрей Николаевич — добрый человек, он скоро отойдет и забудет все. А доклад ваш назначим на… и она перелистала перекидной календарь, — на май, после праздников, допустим на пятое…

— Надо же, — подумал я, — год назад пятого мая мне повезло на испытаниях автобуса, а что будет сейчас?

Это должно было случиться через месяц, и я отправился в Курск, оставив плакаты для доклада на кафедре МАДИ. Об этих плакатах надо бы сказать особо. Они были выполнены на листах ватмана, окантованного стальной лентой на клею. Ленту я нарезал из той, которая шла для изготовления супермаховиков — ее было много. Это делалось для того, чтобы я мог быстро развесить свои плакаты по стенам в любой аудитории, и они нe покоробились бы. Но суммарный вес всех плакатов вместе с коробкой из листового дюраля превышал 60 килограммов. Но для меня это был «не вес», и я с ним справлялся.

В Москву я приехал заранее, на майские праздники, которые провел в известной мне компании «Лора и Ко», с периодическим привлечением Мони. Нет, нет — только к застолью — Моня был очень целомудренным человеком, к тому же и женатым. Жену, правда, он не любил, но очень ценил семью — у него было двое маленьких детей, и из-за них он жил в семье и не изменял жене.

В результате, четвертого мая вечером я так перепил, что видимо, отравился, и утром головы не мог поднять от подушки. А у меня ответственнейший доклад в МАДИ! Срочно звоню Моне — помоги! Тот заартачился поначалу, но все же пришел, и я с его помощью развесил тяжеленные плакаты. В голове все перемешалось, и я с трудом представлял себе, о чем надо говорить.

Аудитория для доклада была достаточно мала, и «амбрэ», исходящий от меня, разнесся по ней очень быстро. По крайней мере, вся входящая в аудиторию профессура тут же начинала принюхиваться. Вошедший последним, Андрей Николаевич, тоже долго принюхивался, и, поняв, наконец, от кого исходил «вчерашний» запах, удовлетворенно присел.

Я «вошел в образ» и сносно сделал доклад. Было много вопросов, ученых явно заинтересовала моя работа. Но на докладе присутствовал приглашенный с другой кафедры профессор В.А. Илларионов, и он высказал сомнение, подходит ли эта работа под специальность Совета МАДИ. Присутствующие заколебались.

И тут я взял слово. Был бы я трезв, я бы не решился. Но я трезвым явно не был, поэтому и высказался:

— Уважаемая профессура, цвет советской науки! Прошу вас, не бортайте меня! Меня бортанули в Тбилиси — я уехал оттуда! Бортанули в Тольятти — уехал и оттуда! Бортанули в ИМАШе — и вот я пришел к вам. Если вы бортанете меня сейчас — куда же я пойду? Мне после вас и дороги-то никуда нет! Клянусь рождением Бахуса! — в сердцах добавил я Серафимову присказку.

Зал расхохотался. Все подумали, что я для храбрости «поддал маленько», и это не претило им. Встал улыбающийся Андрей Николаевич.

— Что это мы вдруг такими принципиальными заделались? Прекрасная работа