Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

— Ну, я — Федоров, — а вы кем будете?

Я подошел к столу Федорова. Мне бросилось в глаза, что памятник Сталину и лоси вокруг него прекрасно видны из окна кабинета Федорова. Я осмелел и, протянув руку, Федорову, представился:

— Гулиа!

Только намного позже я узнал, что грубо нарушил этикет — первым протянув руку старшему, и более значительному человеку. А тогда я думал, что это — знак верноподданничества и уважения.

Федоров встал — он был худощавым человеком высокого роста. Сощурив глаза в хитрую и, казалось, язвительную улыбку, он быстро протянул мне свою руку.

Здесь надо, забегая вперед, сказать, что у Федорова было необычное рукопожатие — так называемое «федоровское». Потом уже я слышал, что об этом знали все знакомые Федорова и подавали ему руку осторожно. Дмитрий Иванович медленно, но с необычайной силой начинал сжимать ладонь здоровающегося с ним человека, пока тот не взмолится, закричит или запрыгает. Наверное, поэтому Федоров встал и подал мне руку с явным интересом.

Но подобная же привычка была и у меня — я натренировал свою кисть до того, что ломал динамометры. Моим развлечением в Тбилиси было, подвыпив, бродить с друзьями-штангистами по Плехановскому проспекту и подходить к каждым весам, которые вместе с динамометрами («силомерами») стояли там через каждый квартал.

На всех этих весах была одинаковая и устрашающая надпись: «Медвесы». В детстве я думал, что это какая-то страшная разновидность медведей, и боялся подойти к весам. Но потом мне пояснили, что это сокращенно означает «медицинские весы», и я перестал бояться весов.

Так вот, подойдя к очередным «медвесам», я, указывал на динамометры, спрашивая:

— Сколько стоит?

— Пятьдесят копеек — один и рубль — оба! — отвечал «весовщик».

Динамометров было два — один кистевой, а другой — для становой силы. Я платил рубль и тут же ломал оба динамометра, под хохот друзей и проклятия весовщика. Конечно, тут нужна была и сила, но главное — умение. Беря кистевой динамометр в ладонь, я безымянным пальцем незаметно отгибал набок хилую стрелку с ее стойкой, а затем беспрепятственно сжимал динамометр до поломки. Предельная сила, которую показывал прибор, была 90 килограммов, а дальше стойка стрелки упиралась и не давала сжиматься прибору сильнее. Если убрать стрелку со стойкой, то 100 килограммов уже разрушали прибор — он с треском лопался. Но 100 килограммов — это для кисти очень много, лично я не знал других людей, которые развивали бы такую силу.

Со становым динамометром было еще проще. Я не тянул рукоятку одними руками, где я мог развить тягу около 200 килограммов, а клал ее на бедра согнутых в коленях ног. После чего тянул рукоятку руками и отжимал ее вверх бедрами, разгибая ноги.

Раньше, годах в 20-х прошлого века, такой прием среди штангистов, назывался «староконтинентальным», так можно было подтянуть огромные тяжести. Но позже этот прием запретили. Но «весовщик», разумеется, не знал этого, да и ему все эти тонкости были ни к чему. Поэтому, развивая «староконтинентальным» способом килограммов 400–500 тяги, я легко разгибал цепочку динамометра, и она рвалась.

Постепенно весовщики стали меня узнавать и начинали орать, лишь только наша веселая компания приближалась к «медвесам».

А теперь перейдем к немой сцене моего с Федоровым рукопожатия. Сам Дмитрий Иванович и его сотрудник — Игорь Андреевич Недорезов (будущий мой большой друг) не сомневались в его исходе. «Кавказский горец» должен был запрыгать и заорать от боли: «Вах, вах, вах …» (Бакс, бакс, бакс …). Но когда Федоров стал сжимать мою ладонь, я подумав, что в Москве так принято, стал отвечать тем же. Дмитрий Иванович перестал улыбаться, и чувствовалось, что он затрачивал на пожатие всю свою силу. Я отвечал ему адекватным пожатием, причем, не меняя выражения лица. Пожать руку потенциальному благодетелю сильнее я не решался и правильно сделал. Но я понял, что такое в практике Федорова встречалось впервые. Он с достоинством убрал свою руку и ласково предложил мне сесть.

Начало было успешным, и я, оставив свое «каказское» произношение, рассказал Федорову и подсевшему к нам Недорезову суть своего изобретения.

Так, — произнес Федоров, — мы будем изготовлять это хозяйство («так» и «это хозяйство» — были любимыми словами Федорова).

— Какой скрепер вам нужен? — деловито спросил Федоров.

Я опешил от такого поворота событий и робко пролепетал:

— Да какой-нибудь самый маленький и дешевый!

Федоров рассмеялся.

— Я считаю, что тут лучше всего подойдет девятикубовый Д-374. В Центрстроймеханизации есть такие, они дадут нам один. На нашем опытном заводе мы откроем заказ. Чертежи-то у вас есть? — спросил Дмитрий Иванович.

Я покачал головой; в принципе «настоящие» чертежи для завода я и не умел пока делать. Студенческие проекты и рабочая документация для завода — вещи совершенно разные. Как пистолет и его муляж, к примеру.

— Я приехал в Москву на соревнования, и пока только ищу заинтересованную организацию. Но чертежи будут, обязательно будут!