Жизнь и война генерала Василия Рязанова. Книга 1

Об обстановке, общественной атмосфере вокруг летчиков в те годы, когда никакие эстрадные или кинозвезды не могли сравниваться по популярности с летчиками, вспоминал Н.П. Каманин: «Несколько раз звонил Л.Е. Кербель, он тоже хочет сделать мой скульптурный портрет. Я отказал ему из-за большой занятости. Только что позвонил Александр Иванович Тодорский, он собирается выступать по радио в день столетия К.С. Станиславского и хочет упомянуть о нашей встрече с Константином Сергеевичем в 1937 году у него на квартире (я тогда был слушателем, а Тодорский начальником академии имени Жуковского). О нашей встрече со Станиславским написана картина; она была на выставках, о ней писали в газетах (речь идет о картине В.П. Ефанова "Встреча слушателей Военно-воздушной академии имени Н.Е. Жуковского с артистами Театра имени К.С. Станиславского" (В.Р.))». После войны, в 1950-м году Л.Е. Кербель вместе с В. Цигалем сделали скульптурный портрет В.Г. Рязанова для его памятника на родине, как дважды Герою. Памятник открыли в 53-м, уже после его смерти.

Вскоре Рязанов получил назначение командиром-комиссаром 44-й штурмовой авиабригады в Красноярске, Сибирский военный округ. С 11 июля 1936 года командует он этой бригадой. Бригада только формировалась. Самолетов пока было в ней немного: 41 самолет Р-5 и 12 учебных У-2. Были и самолеты ДИ-6, как и Р-5, переоборудованные под штурмовиков, их усилили стрелковым вооружением. Скорость у них уже к тому времени была мала, вооружение слабое, а уязвимость от стрелкового вооружения противника оставалась. Созданные штурмовые авиабригады на учениях отрабатывали применение штурмовой авиации, ее тактику. Летчиков было 120 человек. Они летали на полигон, бомбили, стреляли. «За последние полгода в 44-й шаб произошло две аварии самолетов, одна авария мотора и 10 вынужденных посадок», – отмечалось в акте проверки.

В.П. Чкалов после беспосадочного перелёта Москва – остров Удд на самолете АНТ-25 20-22 июля 1936 года на обратном пути сделал 8 августа 1936 года посадку на аэродроме 44-й штурмовой авиабригады, встретился с Рязановым, рассказал о перелете, обсудили планы на будущее. Главное – душевно поговорили. Вспоминали, может быть, родные места, общих знакомых. Рязанов посмотрел знаменитые красноярские столбы и даже забрался на один из них. Красота сибирской природы, Енисей очаровали его. Но снова не хватало времени. Бригада была особая, специальная – химзащиты. При неожиданной атаке на конницу противник не успел бы надеть противогазы на лошадей. Штурмовая бригада могла за два вылета сбросить 9 т иприта или 7,2 т гранулированного фосфора. Две бригады за один вылет могли перебить всех лошадей в польском пехотном корпусе. Доктрина Дуэ вынуждала принимать защитные меры. В книге В. Успенского «Тайный советник вождя» сказано, что доктрина Дуэ оказала влияние и на Сталина. Именно тогда он обратил особое внимание на состояние нашей авиации, на ее развитие. Рязанову приходилось осваивать новые вещи, связанные с химией, организовывать, разыскивать что-то, чего в этих местах не было. С. А. Донченко, командовавший затем дивизией в корпусе Рязанова, вспоминал о своем прибытии в 1-й шак: «Спустя несколько дней меня вызвал генерал Рязанов и тепло поздравил с назначением. Разговорились, вспомнили один курьезный случай. Первое мое знакомство с Василием Георгиевичем произошло в 1937 году в Сибирском военном округе. Он в то время командовал 44-й штурмовой авиабригадой, вооруженной самолетами Р-5. Как-то в декабре утром комбриг и я – инспектор – вылетели на учебный полигон для отработки бомбометания с бреющего полета по колонне танков. Над Красноярским краем тогда стоял мощный антициклон, температура воздуха доходила до минус сорока градусов. Мне показалось несколько странным то обстоятельство, что командир бригады решил лично лететь в такой мороз как штурман экипажа на учебное бомбометание. Но приказ есть приказ, и он не обсуждается. Поднялись в воздух. На высоте – холод собачий. Сделали три захода на колонну танков. Только я решил пойти на четвертый, как тут по переговорному устройству комбриг кричит: «Все! Пошли домой». Домой так домой. После посадки зарулил на стоянку, выключил мотор, выскочил на плоскость. Смотрю, Рязанов что-то не спешит покидать машину, нагнулся в кабине. А когда стал вылазить, я увидел, что у него нет маски и очков. Думал – снял, но комбриг как-то виновато показал на голову мол, улетели. Смотрю, а у него на бровях сосульки висят, левая щека побелела. Тут я непроизвольно улыбнулся, что, конечно, заметил Василий Георгиевич. Лицо его посуровело, со строгостью сказал: «Ты почему смеешься, старший лейтенант, над командиром бригады? Я должен знать, в каких условиях работает и летчик, и его штурман. Понятно?» Мне стало неловко и стыдно за свою бестактность, но я в дальнейшем еще больше проникся уважением к своему командиру, который всегда и везде проверял все на себе…».