Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга

"О. Сергий бывал у Орловых довольно часто... Встречаясь с профессором, он любознательно интересовался его работами и никогда уже не заводил речь о безумии и греховности его научных затей. Ловко скрывая свои планы и намерения, он расположил Орлова к откровенности и выпытал у него все, что было нужно. О. Сергий знал, что самое главное - усыпить бдительность врага". В один прекрасный день, выпытав все, что было нужно, архимандрит выкрадывает из профессорского стола тетрадку с ярлыками: "Процесс оживления нервной системы". После этого он толкает Екатерину Ивановну на убийство мужа. "Последний опыт его (Орлова) не должен совершиться,- заявляет архимандрит-подстрекатель.- И дело это в наших руках. Вы должны сделать так, чтобы этот опыт стал невозможен... То, что вы сделаете, не должно смущать вашу совесть. Напротив того, гордыня, ослепившая вашего мужа и заставляющая его забывать о страданиях, в которые будет ввергнут народ, лишенный веры, будет сломлен... Подумайте о том, что я вам говорю, и совершите подвиг, к которому вас призывает священный долг перед церковью". Произнеся эту речь, подстрекатель убс гает из дома с тетрадями ученого.

Последние страницы романа являют нам полное торжество справедливости. Угрозыск арестовывает священников, которые, как выясняется, были к тому же еще и спекулянтами, казнокрадами, взяткодателями. Хватают и Сергия. Фанатичная Екатерина Ивановна, которой муж заявил о предстоящем разводе, выстрелом из "смит-вессона" в левый висок убивает мужа. Книгу завершает "вырезка из газеты", которая почти дословно, но еще более скверным языком пересказывает фельетон Дим. Эз. в "Узбекистанской правде". У Борисоглебского статья "от нашего спец. корреспондента" именуется очень помпезно: "На пороге бессмертия". "Датирована" она так же, как и фельетон, 25 августа 1929 года. "Классовый враг не дремлет и выбитый из одних позиций спешит занять другие,- пишет мифический корреспондент.- Тот факт, что рукопись труда профессора была отобрана при аресте у гражданина Златогорова (о. Сергия), главы местной епархии, в тот момент, когда он при выходе из квартиры профессора направлялся на вокзал, наводит на очень и очень серьезные размышления. Мы не решаемся высказать определенных подозрений, но никак не можем согласиться с упорным заявлением вдовы профессора на предварительных допросах, будто муж ее, убедившись в крушении своей надежды воскресить умершего сына, раскаялся в своей "сатанинской гордыне"... Соображения, что револьвер, прекративший ценную жизнь профессора, был направлен не его собственной рукой, а тою или теми, что уже заняты другими преступлениями, напрашивается само собой".

Михаил Борисоглебский не только не скрывает деталей дела Михайловского, но нарочно выпячивает их. Его цель - создать легендарный вариант всем хорошо известной истории для того, чтобы миф затемнил, исказил обстоятельства реального дела. Книгу, правда, никто из писателей не заметил: критики обошли ее полным молчанием. Но эффекта, которого добивались покровители неоклассика, удалось достичь-"Грань" породила государственный миф о церковниках- врагах и гонителях науки, миф тем более ценный, что он опирался как бы на реальную основу.

Я попытался дознаться: кто же он - блестящий исполнитель этого заказа? В официальных источниках сведения о нем обрываются в 1932 году. А потом? Куда девался этот лихой мифотворец? Я поехал в Ленинград и обратился к трем старым уважаемым литераторам. Борисоглебский? Михаил? При упоминании этого имени всех троих явственно передернуло. Никто не хотел даже говорить о нем. Лишь с трудом удалось вернуть моим собеседникам душевное равновесие, и тогда я услышал следующее: "Как же! Помню! Как не помнить,- проворчал первый.- Очень, очень дурная репутация была у этого господина..." Второй оказался более словоохотливым. "В 1927 году,- вспомнил он,- мой учитель Евгений Замятин приглашал меня идти работать в руководство группы попутчиков. Я спросил его: "Зачем мне это?" Он ответил: "Томашевского и Тихонова заменяют Борисоглебским. Надо ему кого-то противопоставить. Он же бандит". Я тогда в правление все-таки не пошел. Почему? Да потому что знал, что Борисоглебский этот был... ну, вы сами понимаете кем... Но в Союз писателей его в 1932 году все же не взяли. Писал очень плохо. Роман его "Топь" иначе как "пот" никто не называл тогда. Вообще он старался до того рьяно, что даже тогдашним руководителям Союза писателей не нравился. Абсолютно несимпатичная личность..."

И еще один разговор.

"Помню! Он был просто "дятел". Мне Миша Козаков сразу сказал, чтобы я с ним был поосторожнее. Куда делся? Откуда взялся, туда и делся. Он имел самое непосредственное отношение ко всем этим делам..."