Жизнь – явление полосатое

– А что думает Наташа?

– Мне нравится, что здесь ровно столько содержания, сколько дойдет из самого балета, а не из подстрочников к нему, – сказала я.

Стравинский подпрыгнул на диване, посмотрел удивленно на Клемперера и сказал:

– Это очень верно, то, что она сейчас сказала, и очень важно: в балете доза содержания, ведущего развитие действия и не давящего на легкость и грацию формы танца, имеет совершенно особое значение.

Похвала Стравинского доставила, конечно, мне удовольствие, но особенно был рад Клемперер. Он даже сделал жест руками, похожий на тот, что бывает после ловкого трюка в цирке.
Клемперер хотел рассказать Стравинскому о репетициях нашего «Фальстафа», о том, как мы работаем с артистами, вскрывая глубины образов, но Стравинский удивленно поднял бровь (у него, кажется, был монокль) и сказал:

– Певец должен петь точно то, что написал композитор, – только это, по-моему, важно. Выразительность звучания разных колоколов зависит только от длины веревки.

Ни о чем, кроме своих произведений, ему говорить было не интересно, и скоро его визит был окончен.
Недели через две на пороге комнаты, где мы репетировали «Фальстафа», появилась огромная фигура Клемперера, отчаянно машущего руками.

– Простите, что перебил, она покорила и его, вы представляете себе? Стравинского!

Оказывается, Игорь Федорович, уезжая в Париж, специально заехал к Клемпереру с просьбой передать мне клавир «Поцелуя феи» с личной, Стравинского, надписью «Наталии Ильиничне Сац». Все говорили: «О!» и поздравляли меня, конечно, тем более что этот подарок – целиком инициатива самого Игоря Стравинского.
…Жизнь забросила меня далеко… Когда в пятидесятые годы после Алма-Аты попала в Саратов, тем, кто следил за моей жизнью, почудилось, что снова приближаюсь к Москве. Ну а мне это не казалось.
Воспоминание о прошлом уже не могло служить трамплином: как давно прочитанная и полузабытая книга было это прошлое. Нет, я не падала духом: писала сценарии, ставила постановки, имела настоящий успех в концертах, но мелкое дно подпирало меня – без театра жизни быть не могло. И без Москвы тоже.
Однажды, когда мы с сыночком сидели вдвоем на железной кровати, отодвинутой от сырой стены, старуха хозяйка крикнула снизу:

– К вам пришли.

– Ты же обещала рассказать сказку, – капризно загудел Илюша. Он думал, что пришли артисты Саратовской филармонии Лия Ровницкая, Лева Горелик или Волгины что-нибудь со мной репетировать.

– Нет у меня больше сказок, Илюшенька, – сказала я и утерла глаза: вошел незнакомый мужчина.

– Я к вам по поручению своего московского друга, известного собирателя музыкальных автографов Рабиновича, – сказал он, доставая из портфеля что-то завернутое в бумагу. – В конце тридцатых годов ему посчастливилось купить по случаю редкий клавир с личным автографом Стравинского. Он им, сами понимаете, очень дорожил. Но сейчас, узнав, что вы в Саратове, попросил вернуть вам это на счастье – ведь эти ноты Игорь Федорович подарил лично вам…