Жизнь – явление полосатое

Свое пребывание в Саратове называю «одеялом из разноцветных лоскутов» – попадались обрывки шелка, кусочки ситца, грязное тряпье, сермяга… А в общем все же вышло одеяло, которое в суровые месяцы моей жизни как-то прикрывало нас с Илюшей. Придумать только! Казалось бы, тюрьмы, лагеря, пытки, допросы. Больше пяти лет подряд!!! Шестой год с правом жить только в пределах Перебор, далеко не легкое пребывание в Алма-Ате, где мне, кроме оскорблений, даже вручили золотые часы, грамоты и орден «Знак Почета» (за год перед тем, как оттуда выгнать). Понадобились и садистские испытания в Саратове… Сколько же можно! За что?!
Писать «постлюдию», как «вдруг» зауважали меня «недруги», как искренне поздравляли многие друзья, – незачем. Интересным продолжением моей, такой полосатой жизни явилась очередная поездка на экзаменационную сессию в ГИТИС, в Москву (два раза в год, на две недели, мне эти поездки были разрешены уже несколько лет). Некоторые из московских друзей были ко мне по-прежнему приветливы, и только с ними неподолгу встречалась: увлекалась своей учебой. Через несколько дней после встречи с Г.А. Борковым, приехав на очередную сессию, я была приглашена в гости к композитору Мариану Ковалю. Он только что получил новую квартиру в высотном доме на Котельнической набережной и очень этим гордился. (По иронии судьбы, уже много лет я живу в этом доме.) Я села на тахту, пока они с женой вышли в другую комнату «сообразить», чем меня угостить. Машинально взяла в руки газету, что лежала тут же, и… обомлела. Там был напечатан Указ об амнистии тем, кто имел буквенные статьи сроком до пяти лет!
Значит, я имела право, полное право навсегда вернуться в родную Москву?!!
На следующий день я была принята начальником Управления по делам искусств Александром Васильевичем Солодовниковым. Приветливо улыбаясь, он подписал приказ, что я отзываюсь из Саратова на работу в Москву.
Когда директор Филармонии начал было нудить, что мы не совсем понимаем друг друга и он думает… – я вытащила из сумочки приказ о моем переводе в Москву, попросила его больше не затруднять себя «думанием». Оставив его в состоянии, близком к столбняку, побежала в свою мансарду собирать вещи.

Начнем во второй раз
Вернуться в Москву было главным моим желанием много лет. Но как будет трудно снова стать своей, московской, конечно, не представляла.
Работать в Центральном детском театре оказалось невозможным, и как в пятнадцать лет начала трудовой путь в Театрально-музыкальной секции Московского Совета, так в пятьдесят пять должна была его снова начать в Гастрольно-концертном объединении. Конечно, снова жить и работать в Москве, делать что-то хорошее для московских детей было немаловажно, но так срослось мое понимание своей цели жизни в родной Москве с родным театром для детей, что сейчас, казалось, – я не я. Очевидно, так меня воспринимали и некоторые другие. Вот забавный случай этого периода.
Шла я по Спасопесковскому переулку и вдруг закружилась голова – так закружилась, что чувствую, сейчас потеряю сознание. Какие-то добрые двое притащили меня в ближайшую поликлинику. Я лежала на узком деревянном диванчике, когда вошли доктор и сестра. Прежде дали что-то понюхать, потом капли. Головокружение прошло, осталась слабость. Сестра записывала историю болезни: