Жизнь идет

Ольга Николаевна, лежавшая с книгой, посмотрела на Пашу и тихо сказала;

— Канцер, Паша, — это медицинское название ракового заболевания. На латинском языке «канцер» означает «рак».

Сказала и снова погрузилась в чтение.

Примерно через час, когда Ольгу Николаевну положили на тележку и увезли для какого-то облучения, Пелагея Дмитриевна повернулась к Паше, с укоризной на нее посмотрела и сказала:

— Эк тебя угораздило давеча этакое слово сказать! Взяла да брякнула!

— Чего же здесь особенного?

— А то особенное, — с сердцем сказала Пелагея Дмитриевна, — что ты умирающему человеку его страшную болезнь напомнила. Рак у нее, у Ольги Николаевны.

— Я же не знала, бабушка!

— А кабы знала да такое сказала, я бы тебя бессовестной дурехой обозвала!

Паша поняла, что и впрямь вышло как-то нехорошо. Подумав, она спросила:

— А почему же она так спокойно мне объяснила?

— Потому, что выдержка в человеке есть. Она все понимает и держит себя как должно. Она такая… Ты посмотри на нее, да подумай, да поучись.

Пелагея Дмитриевна затруднилась что-то объяснить Паше и долго обдумывала следующую фразу. И фраза эта прозвучала поэтому неожиданно и резко:

— Из одной такой… тысячу таких, как я, сделать можно… вот какой человек. Одно слово — учительница!

3. Цветы Ольги Николаевны

На тумбочке возле койки Ольги Николаевны в стеклянных банках стояли букеты живых цветов.

«Зима и цветы, — удивлялась Паша, — наверное, из теплицы и очень дорогие».

Спросить Ольгу Николаевну, кто принес цветы, она постеснялась, но про себя решила: «Наверно, муж. Любит ее, вот и приносит».

И Паше даже представился серьезный, немолодой гражданин в очках, с букетом в руках.

Но Паша ошиблась. Об этом она узнала в первое воскресенье, когда пришли посетители.

Ольга Николаевна, обычно лежавшая спокойно, все время поглядывала на маленькие часики и заметно волновалась.

Часики показывали ровно два, когда пришли гости Ольги Николаевны — четыре девочки. В непривычных белых халатах, подавленные суровой больничной обстановкой, они боялись говорить и двигаться. Но Ольга Николаевна сумела так начать разговор, что ледок смущения быстро растаял, а когда нужно было уходить, оказалось, что гостьи не успели поговорить с ней о самом главном, и заторопились.

— А знаете, Ольга Николаевна!..

И наперебой начали рассказывать о последнем школьном вечере, об экскурсиях — обо всем том, что в шестнадцать — семнадцать лет представляется важным и значительным.

Потом они ушли, а на смену им, осторожно ступая, пришли другие девочки. У одних в руках были цветы, которые они смущенно клали на тумбочку Ольги Николаевны, другие принесли книги, а одна из них, Оля, протянула Ольге Николаевне альбом со своими рисунками и попросила:

— Вы посмотрите их, Ольга Николаевна, и скажите, что вам понравилось. Хорошо?

Ольга Николаевна перелистала альбом и остановила задумчивый взгляд на живом нежном личике Оли.

— Ты способная, Оля, — сказала она, — но думала ли ты серьезно о том, что будешь делать, когда окончишь школу?

Оля покраснела и ответила:

— Я как раз и хотела посоветоваться с вами, Ольга Николаевна.

— Хочешь быть художницей?

— Мне все советуют: и мама, и Елизавета Григорьевна, а я не знаю… Мне самой больше хочется архитектором стать.

— Ты ясно представляешь себе труд архитектора?

— Кажется, да. Я кое-что читала и потом много думала. Художницей стать хорошо, но архитектором еще лучше. Во-первых, архитектор все равно должен быть художником, а во-вторых, у него гораздо больше работы. Сейчас нужно строить совсем по-иному, по-новому. Новые города обязательно должны быть красивыми, и не только так, как обычно, но и сверху.

— Сверху? — удивилась Ольга Николаевна. — Объясни свою мысль.

— Может быть, я отчаянная фантазерка, но мне кажется, архитектура городов должна перемениться. Человек выучился летать. Будет время, когда станут летать всегда, все… И вот вы летите, подлетаете к городу и видите нагромождение безобразных, одинаково выкрашенных крыш… И дома, даже самые красивые, сверху покажутся приплюснутыми. Нужно сделать так, чтобы города были как сады.

— Ты читала об этом или выдумала сама? — улыбнулась Ольга Николаевна.

— Сама. И вот я не знаю, правильно я думаю или фантазирую?

— Я, Оля, не архитектор и затрудняюсь дать оценку твоей идее, но летающий человек — не фантазия.

— Вот и я так думаю! А мама говорит: ты фантазерка… У нас есть один сосед, архитектор. Я набралась смелости, пошла к нему и попросила, чтобы он рассказал, как работает. Ой! Ведь я утомляю вас, Ольга Николаевна!

— Наоборот… Ты меня заинтересовала.

Ольга Николаевна даже немного приподнялась на локте, чтобы лучше видеть Олино лицо.

— Я целый день провела с ним. Была в проектном, бюро и на объекте. На объекте мне очень понравилось, а в бюро… От одних таблиц можно сойти с ума! Я, наверно, ужасно надоела ему и все-таки почти ничего не поняла. Поняла только, что быть архитектором очень, очень трудно.

— Это верно. Но ведь между десятым классом и архитектором лежат шесть лет институтской учебы. И если ты сама себе твердо скажешь «могу», ты, конечно, будешь архитектором.