Жизнь Исуса Христа

Хотя никто не сказал Иисусу ни одного слова утешения, хотя языки всех онемели от глубокой скорби, смущения и ужаса, но среди толпы были сердца, которые сочувственно бились к несчастному Страдальцу. В некотором отдалении стояло несколько женщин, взиравших на Него и, может быть, ожидавших, как и другие, внезапного избавления! Многие из них служили Ему в Галилее и пришли оттуда в числе галилейских странников[816]. Между ними были Мария, Мать Иисуса, Мария Магдалина, Мария, жена Клеопова, мать Иакова и Осии, и Саломия, вдова Зеведеева. Когда приблизился вечер, некоторые из них пробрались ближе к кресту. Потухающий взор Спасителя издали завидел Мать, когда она с оружием в сердце стояла с учеником, которого Он любил. Во время Его учения Матери Его не пришлось быть с Ним часто. Обязанности и заботы о скромном доме не предоставляли ей, может быть, достаточно на то свободного времени. По крайней мере, в тех случаях, когда мы слышим об ней, она являлась постоянно с Его братьями и присоединялась к их мнениям, требовавшим от Иисуса скорейшего заявления Его мессианства, — что, как видно из Евангелия, далеко не соответствовало желаниям и предначертаниям Иисуса. Хотя еще прежде, при начале учения, Он объяснил ей с кротостью, что с этой поры Его земные и сыновние к ней отношения должны были уступить место высочайшим и божественным требованиям; хотя теперь она видела конец всем ее надеждам, конец, который надрывал сердце невыразимой печалью и служил испытанием ее веры: но она оставалась душевно преданной Ему до самого последнего часа Его крайнего унижения и готова была сделать все, что только можно ожидать от материнской любви и сочувствия. Он сам со своей стороны ни на минуту не забывал той, которая склонялась некогда над Его колыбелью, с которой Он разделял труды и радости в течение первых тридцати лет в назаретском доме. С нежностью и грустью думал Он о будущем, ожидавшем ее в остальные годы земной жизни, которую придется проводить ей среди смут, преследований и борьбы за новую веру. После воскресения она жила под защитой апостолов и ученика, которого Он любил больше всех. Будучи к Нему ближе других сердцем и жизнью, этот ученик был более других способен принять на себя все заботы о Матери. Поэтому Иоанну, которого Иисус любил больше братьев, голова которого покоилась на Его груди во время последней вечери, вверил Он свою Мать, возложив попечение о ней на священную его обязанность. Жено, сказал Он ей в коротких словах, которые дышали нежностью, се, Сын Твой; а св. Иоанну: се, Матерь Твоя! Не имея возможности сделать никакого движения пригвожденными руками, Он указал им друг на друга склонением головы. Выслушав это с невыразимым душевным волнением, св. Иоан с того самого часа, даже с этой, может быть, самой минуты, желая отвести Мать от ужасного зрелища, мучившего душу ее бесконечными пытками, взял ее в дом свой.

Был полдень. Но вид небес был мрачен, полуденное солнце не жгло, по обычаю, а померкло в этот великий и страшный день Господень. Это было не естественное затмение (потому что было полнолуние), а одно из тех небесных знамений, о которых так часто просили фарисеи во время учения Иисусова. Для доказательства этого события древние отцы христианской церкви прибегали к языческим авторитетам, к историку Фаллу и летописцу Флегонту: мы, не имея средств для подтверждения точности этих евангельских указаний, можем допустить, что тьма эта была местною мглою, сгустившеюся над преступным городом и его ближайшими окрестностями. Но отчего бы она ни происходила и какова бы она ни была, ясно, что она не могла не налечь тяжестью на умы зрителей, не возбудить в сердцах их мрачных предчувствий. Насмешки и шутки иудейских священников и языческих солдат происходили, вероятно, при начале, а конец и в преступных и в невинных сердцах поселил скорбь и ужас. Относительно событий в три последние часа нам ничего не рассказано; вероятно, что необыкновенное затмение полуденного солнца лишило всех языка и движения, поэтому и рассказывать было нечего. Что чувствовал тогда Иисус, как человек, мы не можем знать, потому что в течение трех последних часов Он находился на кресте в молчании и мраке, а если и говорил, то не было тех, которые бы передали Его слова. Но к концу трех часов мучения Его дошли до высшей их степени[817]. Испивая до дна чашу унижения и горечи, вынося мучения не только от принятия на себя вида раба, но претерпевая самые гнусные пытки, какие только может придумать человеческая ненависть для беспомощного раба, Он произнес таинственное воззвание, полного значения которого никогда не проникнуть человеку: Или, Или, лима савахвапи: Боже мой, Боже мой, для чего Ты Меня оставил?