Жизнь как квеч. Идиш: язык и культура

Уже на первый взгляд история довольно сомнительная. Говорящие на идише рыцари и дамы — это еще ничего, вспомните, на каком языке говорят друг с другом фашисты в кино. А вот общее поведение персонажей совершенно не еврейское (кроме длинной сцены, где Бове отказывается перейти в ислам даже под страхом смерти). События, естественные для европейской литературы, никак не вписываются в еврейскую действительность. Самый доверчивый читатель, закрывающий глаза на все остальные детали, никогда бы не поверил в существование еврейского рыцаря. Тогда это было так же невообразимо, как сейчас — еврейский скинхед.

По законам жанра в подобном сюжете и должны быть какие-то невероятности (ведь большинство фильмов-боевиков также фантастичны, как и «Бове Бух»). Но некоторые эпизоды смотрятся странно даже по меркам рыцарского романа. Едва действие поэмы начинает разворачиваться, как читатель спотыкается о самый поразительный поступок во всей идишской литературе.

Мать Бове, Брандония, решает отравить сына, чтобы убрать его с дороги. Для еврейской литературы это необычное, но не из ряда вон выходящее событие. Однако лишь поэт, в чьей душе звучал идиш, мог так переиначить исходный сюжет. В его пересказе королева пытается отравить Бове самым коварным из всех возможных еврейских способов. Однажды вечером он приходит домой, усталый и голодный. Мать оставила ему перекус. Бове спасают лишь везение и статус главного героя. Служанка предупреждает его, что курица — источник живительной похлебки, которая тоже фигурирует в истории, — была отравлена. Чтобы еврейская хозяйка испортила хорошую курицу отравой — нет, это немыслимо.

Поэма «Бове Бух» имела оглушительный успех и переиздавалась почти непрерывно пятьсот лет без малого. В конце восемнадцатого века начали появляться ее обработки, изложенные в духе того времени, — «Бове майсе». Последняя из них, написанная более-менее современной прозой, была издана большим тиражом в 1909–1910 годах. К тому времени поэму еще не забыли напрочь, но уже подзабыли — когда прошла мода на рыцарские романы, она начала стираться из народного сознания. Само слово «Бове» давно вошло в идиш и оставалось там, когда уже мало кто помнил, что оно означает.

Бове майсе так прочно укоренилось в языке, что уже стало необходимым, поэтому забытое «Бове» не исчезло, а подверглось ассимиляции. Этот процесс происходит почти во всех языках. Ассимилироваться не значит завести роман с гоем или купить рождественскую елку; Бове ничего такого не делал, он всего лишь поменял имя. По сути, языковая ассимиляция и есть перемена имени. Устаревшее слово не исчезло из языка, а осталось в составе сложных слов или устойчивых выражений, но смысла оно уже не имеет, поэтому заменяется сходным по звучанию словом. От этого выражение далеко не всегда становится логичнее. Главное, что звучит знакомо и удобно, а уж смысл люди додумают сами.

Возьмем английское bridegroom («жених»). Староанглийское brydguma превратилось в bridegroom уже в эпоху Чосера и Бевиса. Guma, позже gome или goom, — один из множества архаизмов, означавших «мужчина». Bridegoom — «мужчина невесты (bride)», главная мужская роль на свадебной церемонии. Но goom продержалось в языке недолго, поскольку звучало слишком глупо и зачастую становилось поводом для кабацких драк: «Слышь, ты! Ты кого это гумом назвал?!» Однако выбросить нужное слово из языка англичане не могли, поэтому они взяли нечто похожее на goom по звучанию и приставили его к bride. И никого не волновало, что в то время groom означало «мальчик», а конкретно — «мальчик-конюх». Важно было то, что слово все знали. Если фраза вошла в обиход, никого уже не интересуют значения ее компонентов.

Бове канул в забытье — значит, пришла пора заменить его чем-то другим. Интересно, что этим «чем-то» оказался славянизм. В «Бове Бух» более 5200 строк — и только одно славянское слово^{16}. Во времена Левиты центр еврейской жизни еще только начал смещаться в Восточную Европу, славянизмы редко встречались в идише, так что на первый взгляд обычная замена Бове на бобе — не что иное, как история европейских евреев (и их языка) в миниатюре. Между двумя словами лежит по меньшей мере столетие.

По форме и содержанию бобе-майсе соответствует «бабушкиным сказкам» — но это, как мы уже сказали, просто удачное совпадение. Народ без труда истолковал старую поговорку по-новому: раньше она означала «невероятные истории о рыцарях и их подвигах», а теперь — «бабушкины побасенки о старых добрых (или злых) временах». Чушь собачья — всегда чушь собачья, независимо от породы собаки. Чтобы герой на белом коне стал беззубой старушкой, он должен добраться из Венеции в Вильну^{17} и пройти через все, что сулит эта дорога.

II