Жизнь как она есть

Мне было очень трудно платить за жилье. Хозяин, типичный седовласый буржуа с аристократическим профилем, преодолевал шесть этажей до моей комнаты и выкрикивал сакраментальную фразу: «Я вам не отец, мадемуазель!»

Слава богу, в министерстве ко мне относились с симпатией, даже проявляли заботу. Как в доме отдыха в Уазе. Я, как героиня Теннесси Уильямса[31], всегда была брошена на произвол судьбы и всегда зависела от доброты случайных людей. Сотрудники жалели молодую женщину, сопротивляющуюся нужде и лишениям, и восхищались ее чувством собственного достоинства и мужеством. Коллеги регулярно приглашали меня на обед в субботу или воскресенье, умилялись красоте Дени, целовали мальчика и обращались, как с маленьким принцем. Провожая нас до дверей, хозяйки совали мне в сумку хорошую, хоть и ношеную одежду (не только детскую!), пряники, коробки и банки с «Овомальтином»[32] или какао фирмы Van Houten, чтобы подкрепить здоровье хилых матери и ребенка. Выйдя на улицу, я плакала от унижения.

Чем конкретно мы занимались на улице Буасси д’Англа? Насколько я помню, департамент, где я трудилась, составлял сопроводительные письма к культурным проектам, адресованные министру.

Прошло несколько месяцев, и, поняв, что не смогу дальше существовать в подобном режиме, я с тяжелым сердцем вновь рассталась с Дени и доверила сына заботам сертифицированной кормилицы мадам Бонанфан[33], жившей в окрестностях Шартра. Заплатить сразу полагающиеся ей восемнадцать тысяч старых франков я не могла и попросту дала тягу. Мадам Бонанфан не только не подала иск, но и начала исправно писать мне письма (с массой орфографических ошибок!) и сообщать новости о «нашем» малыше.

«Он очень скучает по своей маме! – уверяла она. – И все время спрашивает, когда же вы придете».

Меня мучила совесть, и я лила слезы над этими посланиями, жила, как в тумане, страдала, почти не спала и за несколько недель похудела на восемь килограммов. Читатели часто спрашивают, почему в моих романах героини считают своих сыновей и дочерей обузой, а обделенные любовью дети замыкаются в себе. Ответ прост: таков мой личный опыт. Я очень любила сына, но его появление на свет разрушило все надежды, ради которых я училась. Я физически не могла обеспечить своего ребенка всем необходимым и любому здравомыслящему человеку резонно показалась бы дурной матерью.

Я не помню, как за мной ухаживал Конде. Первый поцелуй, первое объятие, первое разделенное наслаждение – все это стерлось из моей памяти. Я забыла, о чем мы разговаривали, обсуждали или нет серьезные темы. По разным причинам мы оба торопились расписаться. Я благодаря замужеству надеялась восстановить положение в обществе, Конде не терпелось предъявить друзьям и знакомым новобрачную с университетским образованием, девушку из хорошей семьи, говорящую по-французски, как настоящая парижанка. Конде был сложным человеком, его ироничность часто казалась мне почти вульгарной, но действенной, я пробовала перевоспитать его, но он отвергал все попытки, как воистину свободолюбивая личность. Приведу простой пример. Однажды я решила «переодеть» его в модную тогда парку и услышала в ответ: «Слишком молодежный стиль! Мне не подходит!»

Я пыталась привить Конде страсть к режиссерам Новой волны, итальянцам Антониони, Феллини и Висконти, к датчанину-новатору Карлу Дрейеру и шведу Ингмару Бергману, а он так крепко заснул, когда мы смотрели «Четыреста ударов» (1958) Франсуа Трюффо, что мне пришлось будить его под насмешливыми взглядами других зрителей. Самое обидное поражение я потерпела, пытаясь приобщить Конде к творчеству поэтов идейного течения Негритюд, провозглашавшего исключительность и самобытность негро-африканской культуры и стремившегося к деколонизации. Я открыла их для себя, когда училась на подготовительных курсах. Как-то раз одна весьма политизированная одногруппница Франсуаза дала мне тонкую брошюрку под названием «Дискурс о колониализме» Эме Сезера[34]. Я ничего не знала об авторе, но содержание так сильно потрясло меня, что на следующий же день побежала в книжный магазин издательства «Африканское присутствие»[35] и купила все книги Сезера, а также – на всякий случай – стихи Леопольда Седара Сенгора и Леона-Гонтрана Дамаса[36].

Конде открыл наугад книгу Эме Сезера (он станет моим любимым писателем) «Дневник возвращения в родную страну»[37]и продекламировал насмешливым тоном:

Что два плюс два дают пять
что лес мяукает
что дерево таскает каштаны из огня
что ресница приглаживает бороду
и так далее, и так далее…

– И где тут смысл?! – воскликнул он. – Для кого он пишет? Уж точно не для меня, раз я ни черта не понимаю!

К Леону-Гонтрану Дамасу он проявлял большую снисходительность, находя его стиль проще и прямее.