Жизнь как песТня

После этого подвига я стал перечитывать всякого рода героические произведения и неожиданно увлекся биографией генерала Карбышева. Облитая фашистами на жгучем морозе водой обнаженная генеральская фигура как наваждение стояла перед глазами.

– А ты смог бы, как генерал! – спрашивал я себя и сам же себе отвечал: – Херушки.

Но однажды, возвращаясь домой все той же последней электричкой, почувствовал, что все-таки могу еще побороться с собственной слабохарактерностью.

Шумной ватагой мы высыпали на дремавшую после долгого ненастного дня кунцевскую платформу. Тусклые звезды жухло поблескивали на зимнем небе, а передо мной вновь возник немым укором заиндевевший генеральский торс. И снова внутренний голос спросил с педагогической интонацией:

– А ты смог бы, как он?

«Эх, мама, была не была!» – подумалось мне.

Неведомая сила подхватила меня, и я, поддавшись необъяснимому порыву, стремительно приступил к стриптизу, сбрасывая с себя многослойное, соответствующее погоде барахло.

– Лови, пацаны! – прокричал я, разбрасывая в разные стороны все, что было на мне надето, включая толстые шерстяные носки.

– Трусы скинешь? – заботливо спросили коллеги.

Школа циркового училища давала о себе знать – удивить их было практиче-ски невозможно.

До общаги оставалось метров пятьсот. Не больше. Градусник показывал минус 25 – не меньше. Раздевшись, я почувствовал неожиданное тепло. Даже не тепло, а жар. Жар дурной смелости. Мои босые ноги подминали под себя мягкий бархатный снег, и сознание собственного бесстрашия расперло мое самолюбие до размеров индюшачьего зоба. Буйная радость переполняла меня – радость, которой хотелось поделиться. Но с кем? Не с моими же непробиваемыми однокашниками, которые, занятые интеллектуальной трепотней, ушли далеко вперед. Зато слева от меня новогодним подарком возник хрупкий силуэт девушки, короткими перебежками направля-ющейся к дому.

– Здравствуйте, девушка! – сказал я, бесшумно обойдя ее справа и появившись на фоне темного переулка как белоснежный падший ангел. Девушка, повстречав в холодной январской ночи весело здоровающегося с ней голого мужика, неправильно отреагировала на мое вполне дружеское приветствие. Вместо того чтобы вежливо откликнуться на пожелание здоровья, она как-то странно всхлипнула, после чего по-медвежьи повалилась на спину и принялась причитать:

– Дура я, дура! Сколько раз говорила себе, не шляйся по ночам, дура ты, худо будет – нет же, вылезла все-таки, дура набитая.

Далее девушка, без малейшего с моей стороны намека, начала резво рассупониваться, сначала скинув с себя сапоги, потом остальную одежку, пока не добралась наконец до нижнего белья, продолжая при этом свою скорбную тираду и называя себя самыми последними словами.

Я, юный, пылкий и стремительный, было приготовился к романтическому слиянию на снежном покрывале, но в этот момент передо мной, уже в который раз, возник мужественный генеральский облик.

Извинившись перед полураздетой Снегурочкой за несостоявшееся изнасилование, я помог ей встать и одеться, что она, к моему удивлению, проделала крайне неохотно, после чего бодро продолжала передвижение.

Сознание бесстрашия, а вместе с ним и тепло покидали меня. Тело постепенно приобрело фиолетовый оттенок и покрылось пупырышками, а уши отвисли, как у спаниеля. Холод вонзался в пятки тысячами игл, но, сжав зубы, я коряво ковылял вперед, утешаясь тем, что знаменитый генерал и не то претерпел и что осталось совсем немного.

В дверь я не вошел, а, скорее, впал. Встречу с вахтершей тетей Паней можно было бы обозначить известными пушкинскими строчками: «То, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя!»

– Выпей, а то окочуришься, – милосердно сказали пацаны, влив в меня чуть ли не самовар горячего душистого чая.

Я понял, что был не прав, – что-то человеческое в них, несомненно, теплилось. Живительная влага тем временем, приятно обжигая, обживалась в сосудах, и я, добравшись наконец до кровати, уснул сладким младенческим сном.

ДЕЙСТВИЕ

Осенью семидесятого врачебная комиссия при военкомате поставила мне страшный, а главное, неожиданный диагноз – годен к строевой. Как всякое разумное существо, я понимал, что армия есть важнейший государственный инструмент, но не понимал при этом другого – при чем здесь я?

Мысленно вглядываясь в будущее, я не видел себя отважным бойцом, стоявшим в обнимку с артиллерийской пушкой.

Тем не менее пришлось смириться. Я устроил себе пышные проводы. Вереница родственников и знакомых тянулась нескончаемым ручейком до самого рассвета. Для того чтобы облегчить доступ, тело мое демократично валялось в коридоре, и каждый из них мог беспрепятственно поплакать над ним и попрощаться.