Жизнь как песТня

Само собой понятно, что Чумаков слово свое сдержал, и, как только я вернулся из госпиталя, мы были высланы в батальон. Савельев, имея за плечами два года мединститута и год службы, устроился фельдшером в медсанчасть. А в моем военном билете появилась еще одна загадочная запись: «Рядовой-гранатометчик».

На сем попрощаемся с Чумаковым.

Новый персонаж выползает на сцену – старший лейтенант Пеньков.

Когда я появился в расположении, Пеньков созвал сержантов и, ткнув пальцем в мою сторону, произнес:

– Видите этого сучьего потроха?

– Видим, видим! – откликнулись сержанты.

– Глаз за ним да глаз! – И показал мне новенькую записную книжку. – Это для тебя, голубчик. Следить за тобой буду, записывать буду и не успокоюсь, пока я тебя, гада, до дисбата не доведу, – обнадежил он.

Мне не понравилась старлеевская увертюра. Недолго думая я сбегал в магазинчик, купил точно такую же книжицу, даже цвет совпал, надписал ее крупно: «Солдатские жалобы на Пенькова» и, отведя старшего лейтенанта в сторону, сказал ему:

– Вы на меня бочку катите, а я на вас бочку покачу. Посмотрим, кто кого?

– Ну, ну! – ухмыльнулся Пеньков.

Как участник гарнизонного ансамбля я имел право уходить из части в Дом офицеров после обеда. А в субботу и воскресенье – вовсе на целый день. Завидев меня в парадной форме, Пеньков аж подпрыгнул от удовольствия.

– И куда же это мы собрались в рабочее время такие чистенькие? – адски улыбаясь, спросил он и записал в книжечку: «Самовольно отлучился из военной части».

– Это что еще за самовольное отлучение? – обиделся я. – По приказу генерала во второй половине дня я должен присутствовать на репетициях ансамбля для подготовки отчетного концерта, что является важным политическим мероприятием.

А Пеньков мне на это вдруг говорит:

– А я, – говорит, – хер положил на твоего генерала. И на политическое мероприятие тоже. У меня, – говорит, – стрельбы на носу.

Хоть он и был психом, но такого подарка я от него, честно скажу, не ожидал. А потому с благодарностью произнес:

– Так и зафиксируем: «Положил хер на командира дивизии».

– Ты что же такое пишешь, паскуда? – взвился Пеньков.

– А что, разве что-то не так? – простодушно удивился я. – Только что вы сами сказали: «Я хер положил на твоего генерала!»

– Так я ж – в переносном смысле.

– Хорошо, – согласился я и приписал: «…генерала Пилевского, причем сделал это в переносном смысле».

И, подумав, дописал: «…а также отказался отпустить на репетицию, срывая тем самым важное политическое мероприятие».

– И куда же ты с этой цидулькой? – сглотнув слюну, спросил старлей.

– Пока в Дом офицеров. А там посмотрим.

Утром я был сброшен с койки. Надо мной склонился Пеньков:

– Московское время шесть часов пятнадцать минут. Понял? Записываю: «Проигнорировал подъем». Справедливо? – И сам себе ответил: – Справедливо!

Отзавтракавши, роту увезли на стрельбище. Сержант Громов из моего взвода все время мазал. Пеньков начал покусывать ногти. Наконец не выдержал и, подбежав к окопу, с криком: «Куды ж ты, сучий потрох, целишься?» шмякнул Громова сапогом по затылку. Ударил, видно, больно. Громов схватился за голову и, успев только сказать: «За что?» – повалился наземь.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться? – крикнул я из своего углубления.

– Ну, чего еще? – огрызнулся Пеньков.

– Если вы не возражаете, то третьим пунктом в свою книжицу я запишу следующее: «Рукоприкладство и избиение рядового состава».

– Порви! – приказал Пеньков.

– Не порву!

– Порви!

– Никак нет. Сказал – не порву, значит, не порву, – уперся я.

– Выйти из окопа! – заорал, срываясь на птичий клекот, старлей.

Я вышел.

– Лечь!

Я лег.

– Встать!

Я встал.

– Лечь!

Я лег.

– Встать!

Я встал.

– Встать! Лечь! Встать! Лечь! – бесился Пеньков.

И я, в точном соответствии с командой, вставал и ложился, только делал это очень аккуратно и очень медленно. Как на кинопленке в рапиде.

– Быстрее! – орал старлей.

– И рад бы, да никак! – смиренно отвечал я. – У меня с координацией плохо. Меня даже от акробатики освободили, когда я учился. Ничего сделать не смогли. Такая у меня неважная координация.

Пеньков плюнул и ушел. После обеда повторилась вчерашняя ситуация.

– Куда? – спросил он.

– В Дом офицеров, по приказу генерала, – отрапортовал я.

– А я на твоего генерала… – запел старую песенку Пеньков, но вовремя спохватился. – Бери лопату и марш на стрельбище. Окопы рыть. А потом – на гауптвахту. На пять суток.

На сей раз комдиву повезло, и мощный детородный орган старшего лейтенанта не лег тяжким бременем на старче-ские генеральские плечики.

– С удовольствием бы, но не могу, – развел я руками. – У меня рваная рана в левом полужопии. Штыком случайно поранился. Показать?

– Не надо! Я хер положил на твою рваную рану! – снова завел любимую пластинку Пеньков.

– Странная у вас манера разговаривать, – вздохнул я. – Я, с вашего позволения, сделаю в книжице еще одну маленькую запись: «Отказался отпустить раненого бойца в санчасть!»

Пеньков офонарел.