Жизнь художника (Воспоминания, Том 2)

Неважно мы учились у учителя русского языка и русской словесности Михаила Евграфовича Доброписцева. Фамилия Доброписцева ничто иное, как перевод с греческого: Евграфос, из чего можно было заключить, что наш Михаил Евграфович был семинарского происхождения - ведь именно в семинариях было в ходу давать такие фамилии людям, поступавшим в них "без имени". Во всяком случае наш Доброписцев был типичным семинаристом, человеком, если и обладавшим нужными познаниями, то как-то плохо их усвоившим, а во всём своем облике не обнаруживавшем свою принадлежность к культурному и интеллигентному слою. Это был характерный пролетарий. Одень его в рясу, он явился бы идеальным натурщиком для изображения деревенского дьячка, одень его в армяк, повяжи его передником и он стал бы приказчиком какой-нибудь мелочной лавочки.

У него был маленький, красный носик, длинная рыжая борода и пучки рыжих волос торчали над глазами. Вся его нескладная, какая-то длинная и тощая фигура выдавала простолюдина, и определенно крестьянским был его говор на о и его жесты, удивительно угловатые и какие-то "прямоугольные". Учил он и русскую историю, строго придерживаясь учебника и, видимо, ничего не зная помимо него (впрочем у него был определенный, довольно личного оттенка культ Петра Великого, и за это я его жаловал). К русской же литературе он относился с большей самостоятельностью: он обожал и хорошо знал Пушкина, ценил и Гоголя и Лермонтова, а также некоторых мастеров слова более отдаленных эпох. Каждое свое предложение он начинал словечком "ны-те", сопровождаемым движением сапожника, тачающего сапог. Бедный Михаил Евграфович был обременен семьей, и поэтому должен был учить во всех классах, начиная с младших, да и не в одной нашей гимназии. Именно для того, чтобы позволить ему получить лишние уроки, К. И. Май сделал для него отступление от общего учебного плана и назначил Доброписцеву два часа в неделю от 8 часов утра до 9-ти. Из-за них мне приходилось вставать в 7 часов и идти по городу, еще погруженному в тьму, причем часть пути лежала по льду (что несколько сокращало дорогу) и это было очень жутко, так как ходили слухи, что "на Неве грабят". Дружные протесты родителей учеников заставили, наконец, через два месяца такого опыта, отменить эти ранние уроки.

В качестве католика мне не надлежало пользоваться уроками Закона Божьего ни у дьякона церкви Академии Художеств Постникова, ни у лютеранского пастора Юргенса, но видел я их постоянно, а иногда и просиживал у них за уроками. Интересно было сравнивать обе манеры обучения. "Поп" был человек лет пятидесяти, довольно полный, ступавший животом вперед, кудрявый, с проседью, с тщательно расчесанной, не очень длинной бородой. Он был весь какой-то сочный, приветливый и веселый.

Пастор тоже не производил аскетического впечатления; это был довольно высокого роста господин, гладко выбритый, что придавало его лицу сходство со старой и склонной к плаксивости женщиной.

Сходство это усугублялось в минуты, когда он по понедельникам, за утренней молитвой, и по субботам, за полуденной (перед роспуском на воскресенье), переминаясь с ноги на ногу и воздев очи к потолку, произносил род коротенькой проповеди - каждый раз в выражениях, почти тождественных. Вслед за этим тетя Агнеса садилась за фисгармонию, и вся школа пела полагавшийся на данный день недели хорал. С такого же хорового пения начинался и всякий другой день, но не всегда в присутствии духовного лица. По средам гремел хорошо всем знакомый благодаря опере Мейербера, гугенотский гимн "Eine Feste Burg ist unser Gott" ("Господь - наша крепость".), и это меня каждый раз наполняло торжественным настроением. Напротив, понедельник начинался с печальнейшего хорала: "Allein Dir Gott in der Hohe sei Ehre" ("Только Тебе в небесах воздадим честь".), а в субботу мы с особым ликованием возглашали: "Segne uns behute uns mit Deiner Gute" ("Благослови нас и охрани милостью Твоей".).

В общем жизнь в гимназии Мая протекала тихо, ровно и безмятежно, но раз в году - в день рождения директора - она отмечалась скромным празднеством. В нижнем этаже, где находилась квартира Мая, варился для всего училища шоколад и всех группами приглашали отведать этого праздничного напитка, разливкой которого заведывала супруга "Карлуши", его дочка и тетя Лугебиль. Однажды это было осенью 1886 г., праздновали семидесятипятилетие Карла Ивановича празднование получило несравненно более парадный характер, но уже вечером. Перед растроганным директором, сидевшим среди рекреационного зала в окружении всех педагогов и толпы приглашенных родителей, прошло "Шествие рек", в соответствующих костюмах и с произнесением каждой "рекой" уморительных немецких стишков, сочиненных известным академиком-этнографом Радловым. Я изображал Хуан-хэ, а мой друг - Гриша Калин - Ян-цы-цзян. Нам из этнографического музея были одолжены настоящие китайские халаты, нам привесили длинные косы и приклеили висячие усы; мы должны были держать указательные пальцы перед носом и произносить довольно длинное стихотворение.