Жизнь Клима Самгина (Часть 2)

- С-скверно. Сестра - тоже. В Полтаве. Эх... Ну, идемте!

Он вытянул шею к двери в зал, откуда глухо доносился хриплый голос и кашель. Самгин сообразил, что происходит нечто интересное, да уже и неловко было уйти. В зале рычал и кашлял Дьякон; сидя у стола, он сложил руки свои на груди ковшичками, точно умерший, бас его потерял звучность, хрипел, прерывался глухо бухающим кашлем; Дьякон тяжело плутал в словах, не договаривая, проглатывая, выкрикивая их натужно.

- Подобно исходу из плена египетского, - крикнул он как раз в те секунды, когда Самгин входил в дверь. - А Моисея - нет! И некому указать пути в землю обетованную.

Самгин тотчас подметил что-то новое и жуткое в этом, издавна неприятном ему человеке. Дьякон уродливо расплющился, стал плоским; сидел он прямо, одеревенело. Совершенно седая борода его висела клочьями, точно у нищего, который нарочитой неприглядностью хочет возбудить жалость. И облысел он неприглядно: со лба до затылка волосы выпали, обнажив серую кожу, но кое-где на ней остались коротенькие клочья, а над ушами торчали, как рога, два длинных клочка. Кожа лица сморщилась, лицо стало длинным, как у Василия Блаженного с дешевой иконы "богомаза".

- И ничего не было у них, ни ружьишка, ни пистолетишка, только палки, да колья, да вопли...

"В нем есть что-то театральное", - подумал Самгин, пытаясь освободиться от угнетающего чувства. Оно возросло, когда Дьякон, медленно повернув голову, взглянул на Алексея, подошедшего к нему, - оплывшая кожа безобразно обнажила глаза Дьякона, оттянув и выворотив веки, показывая красное .мясо, зрачки расплылись, и мутный блеск их был явно безумен.

- Ну, пишите, пишите, все равно, - сказал Дьякон, отмахиваясь от Алексея тяжелым жестом руки.

На него смотрели человек пятнадцать, рассеянных по комнате, Самгину казалось, что все смотрят так же, как он: брезгливо, со страхом, ожидая необыкновенного. У двери сидела прислуга: кухарка, горничная, молодой дворник Аким; кухарка беззвучно плакала, отирая глаза концом головного платка. Самгин сел рядом с человеком, согнувшимся на стуле, опираясь локтями о колена, охватив голову ладонями.

- Великое отчаяние, - хрипло крикнул Дьякон и закашлялся. - Половодью подобен был ход этот по незасеянным, невспаханным полям. Как слепорожденные, шли, озимя топтали, свое добро. И вот наскакал на них воевода этот, Сенахериб Харьковский...

- Он - нетрезвый? - шопотом спросил Самгин соседа, - тот, не пошевелясь, довольно громко проворчал:

- Вы сами пьяный...

- Старосте одному пропороли брюхо нагайкой. До кишок. Баб хлестали, как лошадей.

Кто-то из угла спросил тихо и безнадежно:

- Попыток сопротивления - не было?

- Чем сопротивляться? Пальцами? Кожа сопротивлялась, когда ее драли...

Дьякон замолчал, оглядываясь кровавыми глазами. Изо всех углов комнаты раздались вопросы, одинаково робкие, смущенные, только сосед Самгина спросил громко и строго:

- Сколько же тысяч было?

- Не считал. Несчетно.

Самгин по голосу узнал в соседе Пояркова и отодвинулся от него.

- Вот вы сидите и интересуетесь: как били и чем, и многих ли, заговорил Дьякон, кашляя и сплевывая в грязный платок. - Что же: все для статей, для газет? В буквы все у вас идет, в слова. А - дело-то когда?

Он попробовал приподняться со стула, но не мог, огромные сапоги его точно вросли в пол. Вытянув руки на столе, но не опираясь ими, он еще раз попробовал встать п тоже не сумел. Тогда, медленно ворочая шеей, похожей па ствол дерева, воткнутый в измятый воротник серого кафтана, он, осматривая людей, продолжал:

- Словами и я утешался, стихи сочинял даже. Не утешают слова. До времени - утешают, а настал час, и - стыдно...

"Разоблачающая минута", - автоматически вспомнил Самгин.

- Что - слова? Помет души.

Согнувшись так, что борода его легла на стол, разводя по столу руками, Дьякон безумно забормотал:

Присмотрелся дьявол к нашей жизни,

Ужаснулся и - завыл со страха:

- Господи! Что ж это я наделал?

Одолел тебя я, - видишь, боже?

Сокрушил я все твои законы,

Друг ты мой и брат мой неудачный,

Авель ты...

Закашлялся, подпрыгивая на стуле, и прохрипел:

- Вот что сочинял... Забыл дальше-то... В конце они:

Обнялись и оба горько плачут...

Дьякон ударил ладонью по столу.

- А - на что они, слезы-то бога и дьявола о бессилии своем? На что? Не слез народ просит, а Гедеона, Маккавеев...

Он еще раз ударил по столу, и удар этот, наконец, помог ему, он встал, тощий, длинный, и очень громко, грубо прохрипел:

- Исус Навин нужен. Это - не я говорю, это вздох народа. Сам слышал: человека нет у нас, человека бы нам! Да.

По длинному телу его от плеч до колен волной прошла дрожь.

- Был проповедник здесь, в подвале жил, требухой торговал на Сухаревке. Учил: камень - дурак, дерево - дурак, и бог - дурак! Я тогда молчал. "Врешь, думаю, Христос - умен!" А теперь - знаю: все это для утешения! Всё - слова. Христос тоже - мертвое слово. Правы отрицающие, а не утверждающие. Что можно утверждать против ужаса? Ложь. Ложь утверждается. Ничего нет, кроме великого горя человеческого. Остальное - дома, и веры, и всякая роскошь, и смирение - ложь!