Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

- Не умеешь.

За спиною Самгина мужчина глухо бормотал:

- Нищего убили, слепого-то, сво-олочи, - гляди-ко! Тяжело дышала женщина:

- Ой, господи! Пойдем, Христа ради, Егорша! Пушка-то...

Штатский человек, выдернув штык и пошевелив Дьякона, поставил ружье к ноге, вынул из кармана тряпочку или варежку, провел ею по штыку снизу вверх, потом тряпочку спрятал, а ладонью погладил свой зад. Солдатик, подпрыгивая, точно резиновый, совал штыком в воздух и внятно говорил:

- Вот как действуй - ать, два! Теперича отбей, - как отобьешь?

Штатский снял шапку, перекрестился на церковь, вытер шапкой бородатое лицо.

- Старика этого мы давно знаем, он как раз и есть, - заговорил штатский, но раздалось несколько выстрелов, солдат побежал, штатский, вскинув ружье на плечо, тоже побежал на выстрелы. Прогремело железо, тронутое пулей, где-то близко посыпалась штукатурка.

- Похоже - в нас? - шепотом спросил мужчина в полушубке и, схватив Самгина за плечо, дернул его на себя. - На Воздвиженку идут! Айдате, господин, кругом! Скорей!

Толкая женщину в спину, он другой рукой тащил Самгина за церковь, жарко вздыхая:

- А-яй! До чего довели, а?

- Слава те, господи, пушка-то не стреляет, - всхлипывая, ныла женщина.

- Нищих стреляют, а? Средь белого дня? Что же это будет, господин? строго спросил мужчина и еще более строго добавил: - Вам надо бы знать! Чему учились?

- Вы сами знаете - народ недоволен, - сквозь зубы ответил Самгин, но это не удовлетворило мужчину.

- Народ всегда недоволен, это - известно. Ну, однако объявили свободу, дескать - собирайтесь, обсудим дела... как я понимаю, - верно?

- Да идем же, Егорша, - просила женщина.

- Постой, сестра, постой! Ушли они... Сняв шапку, Егорша вытер ею потное лицо, сытое, в мягком, рыжеватом пухе курчавых волос на щеках и подбородке, - вытер и ожидающе заглянул под очки Самгина узкими светленькими глазами.

- Кто же это блудит, а? В запрошлом году у нас, в Сибири, солдаты блудили, ну, а теперь?

Самгин молчал, глядя на площадь, испытывая боязнь перед открытым пространством. Ноги у него отяжелели, даже как будто примерзли к земле. Егорша все говорил тихо, но возбужденно, помахивая шапкой в лицо свое:

- Это - ни к чему, как шуба летом...

Самгин движением плеча оттолкнулся от стены и пошел на Арбат, сжав зубы, дыша через нос, - шел и слышал, что отяжелевшие ноги его топают излишне гулко. Спина и грудь обильно вспотели; чувствовал он себя пустой бутылкой, - в горлышко ее дует ветер, и она гудит:

"О-у-у..."

Проходя шагах в двадцати от Дьякона, он посмотрел на него из-под очков, - старик, подогнув ноги, лежал на красном, изорванном ковре; издали лоскутья ковра казались толстыми, пышными.

"Как много крови в человеке", - подумал Самгин, и это была единственная ясная мысль за все время, вплоть до квартиры Гогиных.

В комнате Алексея сидело и стояло человек двадцать, и первое, что услышал Самгин, был голос Кутузова, глухой, осипший голос, но - его. Из-за спин и голов людей Клим не видел его, но четко представил тяжеловатую фигуру, широкое упрямое лицо с насмешливыми глазами, толстый локоть левой руки, лежащей на столе, и уверенно командующие жесты правой.

- Позвольте, товарищ, - слышал Самгин. - Неразумно, неисторично рассматривать частные неудачи рабочего движения...

- Преступные ошибки самозванных вождей! - крикнул сосед Самгина, плотный человек с черной бородкой, в пенснэ на горбатом носу.

- Разумнее считать их уроками истории... Толкая Самгина и людей впереди его, человек в пенснэ безуспешно пробивался вперед, но никто не уступал ему, и он кричал через головы:

- Сколько вы погубите рабочих?

- Меньше, чем ежедневно погибает их в борьбе с капиталом, - быстро и как будто небрежно отвечал Кутузов. - Итак, товарищи...

Но голос его заглушил густой и мрачный бас высокого человека с длинной шеей:

- Обе ваши фракции дробят общественное движение, командование; восстанием должна руководить единая партия, это - азбука!

- Идите учить детей этой азбуке, - немедленно отозвался Кутузов.

Прозвучал грубый голос Пояркова:

- К порядку, товарищи!

Но это не укрощало людей, и хотя Самгин был очень подавлен, но все же отметил, что кричат ожесточеннее, чем всегда на собраниях.

"Разумеется, он должен быть здесь", - вяло подумал Самгин о Кутузове, чувствуя необходимость разгрузить себя, рассказать о том, что видел на площади. Он расстегнул пальто, зачем-то снял очки и, сунув их в карман, начал громко выкрикивать:

- Сейчас, на Арбатской площади... - Начал он с уверенностью, что будет говорить долго, заставит всех замолчать и скажет нечто потрясающее, но выкрикнул десятка три слов, и голоса у него не хватило, последнее слово он произнес визгливо и тотчас же услышал, свирепый возглас Пояркова:

- Прошу прекратить истерику! Какой там, к чорту, дьякон? Здесь не панихиды служат. К порядку!

Клим почувствовал, что у него темнеет в глазах, подгибаются ноги. Затем он очутился в углу маленькой комнаты, - перед ним стоял Гогин, держа в одной руке стакан, а другой прикладывая к лицу его очень холодное и мокрое полотенце: