Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

- Я люблю тебя за то, что ты все знаешь, но молчишь. Самгин вспомнил, что она не первая говорит эти слова, Варвара тоже говорила нечто в этом роде. Он лежал в постели, а Дуняша, полураздетая, склонилась над ним, гладя лоб и щеки его легкой, теплой ладонью. В квадрате верхнего стекла окна светилось стертое лицо луны, - желтая кисточка огня свечи на столе как будто замерзла.

- Как много и безжалостно говорят все образованные, - говорила Дуняша. - Бога - нет, царя - не надо, люди - враги друг другу, всё - не так! Но что же есть, и что - так?

Самгин, утомленный, посмеивался - женщина забавляла его своей болтовней, хотя и мешала ему отдохнуть.

- Что же настоящее? - спрашивала она.

- Для женщины - дети, - сказал он лениво и только для того, чтоб сказать что-нибудь.

- Дети? - испуганно повторила Дуняша. - Вот уж не могу вообразить, что у меня - дети! Ужасно неловко было бы мне с ними. Я очень хорошо помню, какая была маленькой. Стыдно было бы мне... про себя даже совсем нельзя рассказать детям, а они ведь спросят!

"И эта философствует", - равнодушно отметил Самгин.

А она продолжала, переменив позу так, что лунный свет упал ей на голову, на лицо, зажег в ее неуловимых глазах золотые искры и сделал их похожими на глаза Марины:

- Нет, дети - тяжело и страшно! Это - не для меня. Я - ненадолго! Со мной что-нибудь случится, какая-нибудь глупость... страшная!

Самгин закрыл глаза, спрашивая себя: что такое Марина?

- По-моему, всё - настоящее, что нравится, что любишь. И бог, и царь, и всё. Сегодня - одно, завтра - другое. Ты хочешь уснуть? Ну, спи!

Поцеловав его, она соскочила с кровати и, погасив свечу, исчезла. После нее остался запах духов и на ночном столике браслет с красными камешками. Столкнув браслет пальцем в ящик столика, Самгин закурил папиросу, начал приводить в порядок впечатления дня и тотчас убедился, что Дуняша, среди них, занимает ничтожно малое место. Было даже неловко убедиться в этом, - он почувствовал необходимость объясниться с самим собою.

"Каприз пустой и взбалмошной бабенки..."

Давно уже и незаметно для себя он сделал из опыта своего, из прочитанных им романов умозаключение, не лестное для женщин: везде, кроме спальни, они мешают жить, да и в спальне приятны ненадолго. Он читал Шопенгауэра, Ницше, Вейнингера и знал, что соглашаться с их взглядами на женщин - не принято. Макаров называл отношение этих немцев к женщине "одним из наиболее тяжелых уродств индогерм а некого пессимизма". Но по "системе фраз" самого Макарова женщина смотрит на мужчину, как на приказчика в магазине модных вещей, - он должен показывать ей самые лучшие чувства и мысли, а она за все платит ему всегда одним и тем же - детьми.

В эту ночь, в пошленькой комнате гостиницы незнакомого города, Самгин почувствовал, что его небывало настойчиво тяготят мысли о женщинах. Он встал, подошел к двери, повернул ключ в замке, посмотрел на луну, - ярко освещая комнату, она была совершенно лишней, хотелось погасить ее. Полураздетый, он стал раздеваться на ночь с тем чувством, которое однажды испытал в кабинете доктора, опасаясь, что доктор найдет у него серьезную болезнь. Переложил подушки так, чтоб не видеть нахально светлое лицо луны, закурил папиросу и погрузился в сизый дым догадок, самооправданий, противоречий, упреков.

"Макаров утверждает, что отношения с женщиной требуют неограниченной искренности со стороны мужчины", - думал он, отвернувшись к стене, закрыв глаза, и не мог представить себе, как это можно быть неограниченно искренним с Дуняшей, Варварой. Единственная женщина, с которой он был более откровенным, чем с другими, это - Никонова, но это потому, что она никогда, ни о чем не выспрашивала.

"Ее служба в охранке - это, конечно, вынуждено, это насилие над нею. Жандармы всем предлагают служить у них, предлагали и мне".

Он очень живо, всей кожей вспомнил Никонову, сравнил ее с Дуняшей и нашел, что та была удобнее, а эта - лучше всех знает искусство наслаждения телом.

"Я несколько испорчен", - сознался он.

Признавая себя человеком чувственным, он, в минуты полной откровенности с самим собой, подозревал даже, что у него немало холодного полового любопытства. Это нужно было как-то объяснить, и он убеждал себя, что это все-таки чистоплотнее, интеллектуальней животно-обнаженного тяготения к самке. В эту ночь Самгин нашел иное, менее фальшивое и более грустное объяснение.

"Возраст охлаждает чувство. Я слишком много истратил сил на борьбу против чужих мыслей, против шаблонов", - думал он, зажигая спичку, чтоб закурить новую папиросу. Последнее время он все чаще замечал, что почти каждая его мысль имеет свою тень, свое эхо, но и та и другое как будто враждебны ему. Так случилось и в этот раз.

"Думать о мыслях легче и проще, чем о фактах".

Эта неприятная поправка требовала объяснения, - Самгин тотчас нашел его:

"Таково свойство интеллигенции вообще. Вернее - это качество интеллекта... не омраченного, не подавленного впечатлениями бытия".

А вместе с этим он думал: