Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

Смешно раскачиваясь, Дуняша взмахивала руками, кивала меднокрасной головой; пестренькое лицо ее светилось радостью; сжав пальцы обеих рук, она потрясла кулачком пред лицом своим и, поцеловав кулачок, развела руки, разбросила поцелуй в публику. Этот жест вызвал еще более неистовые крики, веселый смех в зале и на хорах. Самгин тоже усмехался, посматривая на людей рядом с ним, особенно на толстяка в мундире министерства путей, - он смотрел на Дуняшу в бинокль и громко говорил, причмокивая:

- До чего мила, котенок! Гибельно мила...

Ей долго не давали петь, потом она что-то сказала публике и снова удивительно легко запела в тишине. Самгин вдруг почувствовал, что все это оскорбляет его. Он даже отошел от публики на площадку между двух мраморных лестниц, исключил себя из этих сотен людей. Он живо вспомнил Дуняшу в постели, голой, с растрепанными волосами, жадно оскалившей зубы. И вот эта чувственная, разнузданная бабенка заставляет слушать ее, восхищаться ею сотни людей только потому, что она умеет петь глупые песни, обладает способностью воспроизводить вой баб и девок, тоску самок о самцах.

"Есть люди, которые живут, неустанно, как жернова - зерна, перемалывая разнородно тяжелые впечатления бытия, чтобы открыть в них что-то или превратить в ничто. Такие люди для этой толпы идиотов не существуют. Она существует".

Размышляя, Самгин слушал затейливую мелодию невеселой песни и все более ожесточался против Дуняши, а когда тишину снова взорвало, он, вздрогнув, повторил:

"Идиоты!"

В зале как будто хлопали крыльями сотни куриц, с хор кто-то кричал:

- Украиньску-у!

На лестницу вбежали двое молодых людей с корзиной цветов, навстречу им двигалась публика, - человек с широкой седой бородой, одетый в поддевку, говорил:

- Обаятельно! Вот это - наше! Это - Русь! К Самгину подошла Марина в темнокрасном платье, с пестрой шалью на груди:

- Пойдем вниз, там чаю можно выпить, - предложила она и, опускаясь с лестницы, шумно вздохнула:

- До чего прелестно украшается она песнями, и какая чистота голоса, вот уж, можно сказать, - светоносный голосок!

У нее дрожали брови, когда она говорила, - она величественно кивала головой в ответ на почтительные поклоны ей.

- Я плохой ценитель народных песен, - сухо выговорил Самгин.

- Одно дело - песня, другое - пение.

Идти рядом с Мариной Самгину было неловко, - горожане щупали его бесцеремонно любопытными взглядами, поталкивали, не извиняясь. Внизу в большой комнате они толпились, точно на вокзале, плотной массой шли к буфету; он сверкал разноцветным стеклом бутылок, а среди бутылок, над маленькой дверью, между двух шкафов, возвышался тяжелый киот, с золотым виноградом, в нем - темноликая икона; пред иконой, в хрустальной лампаде, трепетал огонек, и это придавало буфету странное сходство с иконостасом часовни. А когда люди поднимали рюмки - казалось, что они крестятся. Где-то близко щелкали шары биллиарда, как бы ставя точки поучительным словам бородатого человека в поддевке:

- Напомнить в наши дни о старинной, милой красоте - это заслуга!

Налево, за открытыми дверями, солидные люди играли в карты на трех столах. Может быть, они говорили между собою, но шум заглушал их голоса, а движения рук были так однообразны, как будто все двенадцать фигур были автоматами.

Марина, расхваливая певицу вполголоса, задумчиво села в угол, к столику, я, спросив чаю, коснулась пальцами локтя Самгина.

- Что какой хмурый?

- Смотрю, слушаю.

- Ага - этого? Здешний дон-Жуан...

В двух шагах от Клима, спиною к нему, стоял тонкий, стройный человек во фраке и, сам себе дирижируя рукою в широком обшлаге, звучно говорил двум толстякам:

- Да, революция - кончена! Но - не будем жаловаться на нее, - нам, интеллигенции, она принесла большую пользу. Она счистила, сбросила с нас все то лишнее, книжное, что мешало нам жить, как ракушки и водоросли на киле судна мешают ему плавать...

- Отслужил и - разоблачается, - тихонько усмехаясь, вставила Марина.

- Теперь перед нами - живое практическое дело...

- Сынок уездного предводителя дворянства, - шептала Марина.

- Благоустройство государства...

- Молчать! - рявкнул сиповатый голос. Самгин, вздрогнув, привстал, все головы повернулись к буфету, разноголосый говор притих, звучнее защелкали шары биллиарда, а когда стало совсем тихо, кто-то сказал уныло:

- Ну, что же? Играем трефы..

У буфета стоял поручик Трифонов, держась правой рукой за эфес шашки, а левой схватив за ворот лысого человека, который был на голову выше его; он дергал лысого на себя, отталкивал его и сипел:

- Защищать такую шваль, а она...

Лысый, покачиваясь, держа руки по швам, мычал.

- Позовите дежурного старшину! - крикнул человек во фраке и убежал в комнату картежников.

- Личико-то какое - ух! - довольно равнодушно сказала Марина.

Самгин, не отрываясь, смотрел на багровое, уродливо вспухшее лицо и на грудь поручика; дышал поручик так бурно и часто, что беленький крест на груди его подскакивал. Публика быстро исчезала, - широкими шагами подошел к поручику человек в поддевке и, спрятав за спину руку с папиросой, спросил:

- Простите, - в чем дело?