Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть первая

Лицо у нее было оплакано, подбородок дрожал, но Климу казалось, что зеленоватые глаза ее сверкают злобно.

– Где Лидия? – настойчиво повторил Макаров, снова обогнав Клима.

– Ищет Диомидова. Один актер видел его около Александровского вокзала и говорит, что он сошел с ума, Диомидов...

Громкий голос Варвары собирал вокруг нее праздничных людей; человек с тросточкой, в соломенной шляпе, толкая Самгина, заглядывал в лицо девушки, спрашивая:

– Неужели – десять тысяч? И много сумасшедших? Он снял шляпу и воскликнул почти с восторгом:

– Какое необыкновенное несчастие!

Клим оглянулся: почему Макаров не прогонит этого идиота? Но Макаров исчез.

У себя в комнате Варвара, резкими жестами разбрасывая по столу, по кровати зонтик, шляпу, мокрый комок платка, портмоне, отрывисто говорила:

– Щека разорвана, язык висит из раны. Я видела не менее трехсот трупов... Больше. Что же это, Самгин? Ведь не могли они сами себя...

Расхаживая по комнате быстро и легко, точно ее ветром носило, она отирала лицо мокрым полотенцем и все искала чего-то, хватая с туалетного стола гребенки, щетки, тотчас же швыряла их на место. Облизывала губы, кусала их.

– Пить, Самгин, страшно хочу пить...

Зрачки ее были расширены и помутнели, опухшие веки, утомленно мигая, становились все более красными. И, заплакав, разрывая мокрый от слез платок, она кричала:

– Он был мне ближе матери... такой смешной, милый. И милая его любовь к народу... А они, на кладбище, говорят, что студенты нарыли ям, чтоб возбудить народ против царя. О, боже мой...

Самгин растерялся, он еще не умел утешать плачущих девиц и находил, что Варвара плачет слишком картинно, для того чтоб это было искренно. Но она и сама успокоилась, как только пришла мощная Анфимьевна и ласково, но деловито начала рассказывать:

– Перенесли его в часовенку, а домой не хотят отпускать, очень упрашивали не брать домой Хрисанфа Васильевича. Судите сами, говорят, какие же теперь возможные похороны, когда торжество.

Пригорюнясь, кухарка сказала:

– И – верно. Варя, что уж дразнить цари? Бог с ними, со всеми; их грех, их ответ.

Варвара молча кивала головой, попросив чаю, ушла к. себе, а через несколько минут явилась в черном платье, причесанная, с лицом хотя и печальным, но успокоенным.

За чаем Клим, посмотрев на часы, беспокойно спросил:

– А как вы думаете: найдет Лидия этого, Диомидова?

– Как же я могу знать? – сухо сказала она и пророческим тоном человека с большим жизненным опытом заговорила:

– Я не одобряю ее отношение к нему. Она не различает любовь от жалости, и ее ждет ужасная ошибка. Диомидов удивляет, его жалко, но – разве можно любить такого? Женщины любят сильных и смелых, этих они любят искренно и долго. Любят, конечно, и людей со странностями. Какой-то ученый немец сказал: «Чтобы быть замеченным, нужно впадать в странности».

Как будто забыв о смерти отчима, она минут пять критически и придирчиво говорила о Лидии, и Клим понял, что она не любит подругу. Его удивило, как хорошо она до этой минуты прятала антипатию к Лидии, – и удивление несколько подняло зеленоглазую девушку в его глазах. Потом она вспомнила, что надо говорить об отчиме, и сказала, что хотя люди его типа – отжившие люди, но все-таки в них есть своеобразная красота.

Клим чувствовал себя все более тревожно, неловко, он понимал, что было бы вообще приличнее и тактичнее по отношению к Лидии, если бы он ходил по улицам, искал ее, вместо того чтоб сидеть здесь и пить чай. Но теперь и уйти неловко.

Было уже темно, когда вбежала Лидия, а Макаров ввел под руку Диомидова. Самгину показалось, что все в комнате вздрогнуло и опустился потолок. Диомидов шагал прихрамывая, кисть его левой руки была обернута фуражкой Макарова и подвязана обрывком какие-то тряпки к шее. Не своим голосом он говорил, задыхаясь:

– Я ведь знал – я не хотел...

Светлые его волосы свалялись на голове комьями овечьей шерсти; один глаз затек темной опухолью, а другой, широко раскрытый и мутный, страшно вытаращен. Он был весь в лохмотьях, штанина разорвана поперек, в дыре дрожало голое колено, и эта дрожь круглой кости, обтянутой грязной кожей, была отвратительна.

Макаров бережно усадил его на стул у двери – обычное место Диомидова в этой комнате; бутафор утвердил на полу прыгающую ногу и, стряхивая рукой пыль с головы, сипло зарычал:

– Я говорил: расколоть, раздробить надо, чтобы не давили друг друга. О, господи!

– Ну-с, что же будем делать? – резко спросил Макаров Лидию. – Горячей воды нужно, белья. Нужно было отвезти его в больницу, а не сюда...

– Молчите! Или – уходите прочь, – крикнула Лидия, убегая в кухню. Ее злой крик заставил Варвару завыть голосом деревенской бабы, кликуши:

– Нужно судить, проклясть, казнить...

Глядя на Диомидова, она схватилась за голову, качалась, сидя на стуле, и топала ногами. Диомидов тоже смотрел на нее вытаращенным взглядом и кричал:

– Каждому – свое пространство! И – не смейте! Никаких приманок! Не надо конфект! Не надо кружек!