Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть вторая

Добродушная преданность людям и материнское огорчение Анфимьевны, вкусно сваренный ею кофе, комнаты, напитанные сложным запахом старого, устойчивого жилья, – все это настроило Самгина тоже благодушно. Он вспомнил Таню Куликову, няньку – бабушку Дронова, нянек Пушкина и других больших русских людей.

«Вот об этих русских женщинах Некрасов забыл написать. И никто не написал, как значительна их роль в деле воспитания русской души, а может быть, они прививали народолюбие больше, чем книги людей, воспитанных ими, и более здоровое, – задумался он. – «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», – это красиво, но полезнее войти в будничную жизнь вот так глубоко, как входят эти, простые, самоотверженно очищающие жизнь от пыли, сора».

Мысль эта показалась ему очень оригинальной, углубила его ощущение родственности окружающему, он тотчас записал ее в книжку своих заметок и удовлетворенно подумал:

«Да, здесь потеплее Финляндии!»

Просмотрел несколько номеров «Русских ведомостей», незаметно уснул на диване и был разбужен Любашей:

– Что ты спишь среди дня! – кричала она кольцов-ским стихом, дергая его за руку.

Она расслабленно сидела на стуле у дивана, вытянув коротенькие ножки в пыльных ботинках, ее лицо празднично сияло, она обмахивалась платком, отклеивала пальцами волосы, прилипшие к потным вискам, развязывала синенький галстук и говорила ликующим голосом:

– Клим, голубчик! Знаешь, – вышел «Манифест Российской социал-демократической партии». Замечательно написан! Нет, ты подумай – у нас – партия!

– У кого это, у нас? – спросил Клим, надевая очки.

– Ну, господи! У нас, в России! Ты пойми: ведь это значит – конец спорам и дрязгам, каждый знает, что ему делать, куда идти. Там прямо сказано о необходимости политической борьбы, о преемственной связи с народниками – понимаешь?

От восторга она потела все обильнее. Сорвав галстук, расстегнула ворот кофточки:

– Задыхаюсь!

И, сопровождая слова жестами марионетки, она стала цитировать «Манифест», а Самгин вдруг вспомнил, что, когда в селе поднимали колокол, он, удрученно идя на дачу, заметил молодую растрепанную бабу или девицу с лицом полуумной, стоя на коленях и крестясь на церковь, она кричала фабриканту бутылок:

«Господи! Дай тебе господи! Пошли тебе господи!» Найдя в Любаше сходство с этой бабой, Самгин невольно рассмеялся и этим усилил ее радость, похлопывая его по колену пухлой лапкой, она вскрикивала:

– Не правда ли? Главное: хорошие люди перестанут злиться друг на друга, и – все за. живое дело!

Самгин тихонько ударил ее по руке, хотя желал бы ударить сильнее.

– О «Манифесте» ты мне расскажешь после, а теперь...

– Варвара? – спросила она. – Представь, поехала играть; «Хочу, говорит, проверить себя...»

– Я – не о ней. Актриса она – не более, чем ты и всякая другая женщина...

Любаша показала ему язык.

– Дурачок ты, а не скептик! Она – от тоски по тебе, а ты... какой жестокосердный Ловелас! И – чего ты зазнаешься, не понимаю? А знаешь, Лида отправилась – тоже с компанией – в Заволжье, на Керженец. Писала, что познакомилась с каким-то Берендеевым, он исследует сектантство. Она тоже – от скуки все это. Антисоциальная натура, вот что... Анфимьевна, мать родная, дайте чего-нибудь холодного!

– Не дам холодного, – сурово ответила Анфимьевна, входя с охапкой стиранного белья. – Сначала поесть надо, после – молока принесу, со льда...

Самгин не находил минуты, чтобы сделать выговор, да уже и не очень хотел этого, забавное возбуждение Любаши несколько примиряло с нею.

– Да, – забыла сказать, – снова обратилась она к Самгину, – Маракуев получил год «Крестов». Ипатьевский признан душевнобольным и выслан на родину, в Дмитров, рабочие – сидят, за исключением Сапожникова, о котором есть сведения, что он болтал. Впрочем, еще один выслан на родину, – Одинцов.

Вскочив со стула, она пошла к двери.

– Переоденусь, пока не растаяла. Но в дверях круто повернулась и, схватясь за голову, пропела:

– Ой, Климуша, с каким я марксистом познакомила-ась! Это, я тебе скажу... ух! Голос – бархатный. И, понимаешь, точно корабль плавает... эдакий – на всех парусах! И – до того все в нем определенно... Ты смеешься? Глупо. Я тебе скажу: такие, как он, делают историю. Он... на Желябова похож, да!

Исчезая, она еще раз повторила через плечо:

– Да!

Самгин чувствовал себя несколько засоренным ее новостями. «Манифест» возбуждал в нем острое любопытство.

«Вероятно, какая-нибудь домашняя стряпня студентов. Надобно сходить к Прейсу».

И, вспомнив неумеренную радость Любаши, брезгливо подумал, что это объясняется, конечно, голодом ее толстенького тела, возбужденного надеждой на бархатного марксиста.

«Все-таки я ее проберу».

Она снова явилась в двери, кутая плечи и грудь полотенцем, бросила на стол два письма:

– Давно уже получены.

В одном письме мать доказывала необходимость съездить в Финляндию. Климу показалось, что письмо написано в тоне обиды на отца за то, что он болен, и, в то же время, с полным убеждением, что отец должен был заболеть опасно. В конце письма одна фраза заставила Клима усмехнуться: