– Я снимаю авторский фильм о субкультурах и жизни Берлина, – пояснила я ситуацию. – Надеюсь, Вы не будете возражать против дружеского интервью, – и развернула свой маленький агрегат, готовый к кино-охоте. – Только в камеру не смотрите.
Мим вздёрнул нос, поправил шляпу и продекламировал, пофыркивая губами: «Берлин – это не какой-то там Лондон, Париж или Нью-Йорк, где все вечно спешат, пытаясь скрыться в суете от собственного стресса и самих себя. Берлин – это нечто другое… Свобода… Можно устраивать шоу на улицах без тысяч подписей и бумаг… И здесь, мне кажется, я всегда буду чувствовать себя молодым.»
Мим достал из нагрудного кармана щупленькую гвоздичку, прикрепил к пиджаку и занял позу оратора. «Пижон», – моё любимое стихотворение, предварил он своё выступление. И в конце прибавил – Пижон по-французски означает голубь.»
– Так Вы из Парижа? – догадалась я.
– Я с юга Франции, но уже 12 лет живу в Берлине, – протянул он мне свою серебряную руку вместе с визиткой, откуда посмеивались пухлые щёки с красными клоунскими носами, торчащими из-под шляпочных котелков. – Кристоф.
– Послушай, Кристоф… – взбудоражила меня внезапная мысль. – Раз такое дело… Ты бы мог мне помочь? – вцепилась я в его руку. – Только тут очень личная тема, понимаешь…
– Ладно, попробую, – заинтригованно протянул носом новый знакомый. – Какие проблемы?
– Я влюбилась… – выдохнула я, сдув уголки губ. – Он француз, и у нас всё очень странно. Мне надо сказать ему что-то – от этого всё зависит, понимаешь? Ты мог бы перевести мне мою речь… на французский? Биттэ… добавила я, постаравшись вздёрнуть сжатые у переносицы брови.
Всё это время мы с Кристофом болтали по-немецки. Он сузил щёлочки глаз и обнажил зубы:
– Раз такое дело… Значит, помогу, не вопрос…
Выудив из бездонной женской сумочки бумажный обрывок, я стала произносить немецкие фразы и записывать под диктовку Кристофа набор звуков, предполагавший французскую версию. Мим подошёл к этому вопросу с серьёзностью мушкетёра. Финальный вариант на листе, выглядел примерно так:
Кристоф заверил меня, что это должно сработать, расцеловал в обе щеки, и на этом мы распрощались.
Остаток дня я ездила в метро по делам, зубря эту сладкую песнь, прокручивая в голове раз за разом со всевозможными интонациями. В конце концов, французская тарабарщина настолько вгрызлась в сознание, что казалось, я не помню ни единого слова. Нервы натягивались тонкой леской, а рыбы-желания триумфально тащили её в пруд бессознательного. С наступлением темноты и прохлады я высадилась у Варшавского моста и побрела в сторону заведения, где предстояло произнести свою театральную речь. И всё твердила краешком губ: «Жё дуа тё дир… кальку… кулька… блин… кельки щоз…»
Наконец, я добралась до Чайного домика, именовавшегося ФоКю (Фолькс-кюхе), бармены узнали меня. Я помахала им с порога, пытаясь скрыть поглощавшие меня вдох за вдохом скачки нервов. В углу у окна, как обычно, красовался тотем заведения – манекен неглиже с фиговым листом на причинном месте, в чёрных очках на несуществующих глазах.
Я поцеловала датчанку Кэт за барной стойкой и договорилась, что проведу с посетителями несколько интервью для фильма. Приветственно кивнула выглянувшему из дальних комнат элегантному Иву и подсела к одной из компаний, что-то бурно обсуждавшей за ароматными тарелками дымящихся под соусом овощей. Парень по имени Лум, говоривший исключительно по-английски, согласился стать одним из героев.
– Лум, чем ты занимаешься в Берлине? – незатейливо начала я.
– I just live here, – призадумался он, – and I try to come back to my soul. But it’s a little bit hard. Because here there are so many… – он, присвистывая, покрутил у виска – so many guys like… DiVi-kulta. (Я просто живу здесь. И пытаюсь вернуться в себя. Но это немного сложно, потому что здесь много людей…. Сдвинутых.)
– And where from did you come here? (А откуда ты приехал?)
– Oh, I lived in so many places… But from the… Actually, I’m from Paris. (Я жил в стольких местах. Но сам я из Парижа.)