Жизнь Кости Жмуркина

Воровали в этой части, кстати говоря, все, кто только мог что-либо украсть. Только одни крали по-крупному и смело, а другие по мелочам и с оглядкой. Самым отъявленным вором по праву считался заместитель командира по тылу полковник Нестеров. Впрочем, он этого и не скрывал. По его гладкой роже постоянно блуждала глумливая воровская улыбка. Однажды, заскочив по какому-то делу на Костин склад, он узрел на его столе дивный морской хронометр, заключенный в ящик из красного дерева. Ни слова не говоря, Нестеров жестом опытного ширмача мигом смел хронометр в свой объемистый кожаный портфель.

— Товарищ полковник! — взмолился Костя. — Он же за складом числится!

— Жмуркин, Жмуркин, ты не забывайся, — скороговоркой осадил его Нестеров. — Если надо будет, я не только это барахло, я тебя самого спишу.

Заместитель по тылу не брезговал ничем — крал бензин, поросят, пиломатериалы, обмундирование, хлеб, огурцы (не поштучно, конечно, а центнерами), медикаменты, списанные автомобили и так далее.

Не вызывало сомнения, что он с кем-то делится, иначе откуда бы взялась такая наглость. Даже на особиста, который со зловещим видом нередко прогуливался возле свинарника или автопарка, ковыряясь палкой в мусорных ямах и скотомогильниках (при этом он был похож отнюдь не на Эркюля Пуаро, а на обыкновенного бомжа), Нестеров демонстративно плевал. Тем более не являлся для него авторитетом занудливый и злопамятный начальник штаба, начинавший службу коноводом еще у Буденного. Был случай, когда одна из имевшихся в хозвзводе лошадок — не то Бидон, вывозивший отходы с кухни на свинарник, не то Роза, вывозившая конечный результат переработки этих отходов со свинарника на огороды, — посмела загадить плац. Следы этой диверсии первыми обнаружили зеленые навозные мухи, а вторым, всего за полчаса до общего построения, начальник штаба.

— Когда же будет положен конец этому сраму! — воззвал он к командиру части генерал-майору Глазенапу-Граве (по слухам, потомку остзейских баронов, доктору наук и лауреату премии Анри Галабера за выдающиеся достижения в освоении космического пространства). — Если так и дальше пойдет, скоро прямо на крыльцо штаба гадить станут!

— Ты, таблеточник, не кукарекай, — спокойно возразил Нестеров, заходя за спину генерала и говоря как бы от его имени. — Подумаешь, проблему выискал. Взял бы лопату, да и сам убрал тихонечко. За кобылой Буденного небось не брезговал говно подбирать.

Генерал, которого проблемы двойных и переменных звезд занимали куда как больше, чем этот спор, только тяжело вздохнул и ничего не сказал! Дряхлый, слабогрудый начальник штаба схватился за сердце и, шатаясь, ушел писать жалобу министру обороны. Как всегда ухмыляющийся, Нестеров сунул на утверждение командиру очередной акт о падеже поросят. Унынию он вообще никогда не поддавался. Жизнь для него давно стала светлой песней и осуществленной мечтой.

Старшие офицеры — начальники станций и лабораторий — в основном крали спирт, хотя и прочими мелочами не брезговали. В какой-то мере их оправдывало то, что делалось это не корысти ради, а по телесной нужде — в военторге алкогольными напитками торговали исключительно по спискам, а до ближайшего магазина было верст десять с гаком.

Для проведения регламентных работ, в зависимости от типа станции, выделялось от десяти до пятнадцати килограммов девяностошестиградусного зелья, но до контактов и разъемов доходила едва ли бутылка-другая. Случалось, что глубокой ночью Костю будил какой-нибудь майор или подполковник в накинутом прямо поверх белья кителе и заплетающимся языком просил:

— Константин, выдай, ради бога, за август месяц. Позарез нужно. — При этом эмалированный чайник в его руке жалобно дребезжал.

— Да вы, Иван Иванович, наверное, рехнулись, — протирая глаза, отвечал Костя, сам не всегда трезвый. — Июнь еще на дворе. Да и часовой возле склада стоит. В караулке нужно допуск брать.

— Константин, это мы все уладим. Твое дело черпать и наливать.

Черпание и наливание в целях конспирации всегда происходило в темноте, что заранее снимало с Кости обвинения в умышленном недоливе. Да и недосуг было счастливому владельцу чайника считать граммы — душа ведь горела!