Жизнь Кости Жмуркина

Разрешив одну проблему, пришлось немедленно браться за другую — приезжий мордоворот, приревновавший свою жену к председателю избирательной комиссии, собирался нанести ему такие увечья, после которых даже племенной жеребец перестает реагировать на кобыл.

Затем беды посыпались, как из дырявого мешка. Заглох дизель-генератор, загорелась передвижная киноустановка, в окно избирательного участка засветили булыжником, пьяный тракторист опрокинул свой «Беларусь» с моста в реку, исчез полинявший государственный флаг, еще недавно развевавшийся над сельсоветом.

Все это происходило на фоне затяжной вялотекущей драки, в которую вскоре ввязались даже женщины. Костя с ужасом представлял себе, какие кары обрушатся на него, если нечто подобное происходит сейчас и в Хорьках.

Такой бедлам продолжался до десяти часов вечера, вплоть до официального окончания выборов. Запершись изнутри, комиссия принялась подсчитывать голоса. На столах опять появились сушки, кисель и самогонка.

Довольно скоро выяснилось, что среди массы честных граждан нашлись все же выродки, проголосовавшие против кандидатов блока коммунистов и беспартийных или же оставившие на бюллетенях нецензурные надписи. Председатель сельсовета без труда вычислил как вредителей, так и отказчиков.

— У-у, морды полицейские! Устрою я им веселую жизнь! — пообещал он. — Узнают они светлое будущее, моль барачная!

Оказалось, что председатель тоже сидел в свое время, однако не за измену родине, а за чрезмерное усердие в деле охраны социалистической собственности — подстрелил порубщика, задумавшего подремонтировать свою хату казенным лесом.

Неиспользованные бюллетени члены комиссии заполнили собственноручно, доведя процент проголосовавших до положенных девяноста девяти и восьми десятых процента. Затем вся документация была помещена в специальный пакет и запечатана сургучом.

Пьянка продолжилась с новой силой, однако главврач Недорека и Костя Жмуркин, которым пора было возвращаться в район, смогли поучаствовать только в первой ее фазе.

Машину должен был вести лесхозовский водитель, ради такого случая целые сутки просидевший под домашним арестом. За вынужденное воздержание ему были обещаны три отгула и четверть самогона. Наверное, сейчас это был единственный трезвый человек на всю округу.

В последний момент на заднее сиденье влезла девушка-шизофреничка, и ее пришлось за ноги вытаскивать наружу. Как отметил про себя Костя, ее ноги, в отличие от мозгов, были в полном ажуре.

Ехать решили более короткой и менее разбитой дорогой через деревню Хорьки. Главврачу было любопытно глянуть, как обстоят дела на соседнем избирательном участке. Костиным мнением он даже не поинтересовался.

А дела у соседей, похоже, обстояли совсем неплохо. В отличие от Петуховщины, Хорьки сияли, словно лагерная зона, в которой администрация проводит повальный шмон. Из распахнутых настежь окон местного сельсовета доносились звуки гармошки и топот пляски.

— Зайдем, — сказал главврач, у которого, похоже, пересохло в горле. Расслышав в общем гомоне молодые женские голоса, он задумчиво добавил: — Что-то давно я не проводил полный гинекологический осмотр.

Костя, сжимавший под мышкой засургученный пакет и оттого ощущавший свою необыкновенную значимость, неосмотрительно согласился на это предложение.

Стол, накрытый для избирательной комиссии в Хорьках, разительно отличался от своего собрата в Петуховщине. Даже жареный молочный поросенок на нем присутствовал, правда, в достаточно растерзанном виде. Что уж говорить о всяких других разносолах!

Ядреные девки, визжа в такт переливам гармошки, высоко задирали ноги. За порядком надзирали крепкие и почти трезвые парни с повязками дружинников на рукавах. Во всех ощущались организаторские способности, непререкаемый авторитет и цепкая хватка прокурора.

Сам он сидел во главе стола за бутылкой коньяка (единственной здесь) и закусывал маринованными грибочками, которые подкладывала ему местная бухгалтерша, дама такая холеная и гладкая, что при виде ее Недорека и Жмуркин невольно облизнулись.

О внешности прокурора сказать можно было только одно — его предком по отцовской линии был Малюта Скуратов, а по материнской — Салтычиха (или наоборот, что принципиального значения не имело).

Заметив вошедших, он кивком головы милостиво подозвал их к себе. Бухгалтерша оставила в покое грибочки и налила три стопки коньяку.

— Как дела? — процедил прокурор сквозь зубы.

— Закончили, — сообщил главврач. — У нас выборщики уже к двум часам проголосовали.

— А у нас к двенадцати, — похвастался прокурор. — И каков же процент?

— Девяносто девять и восемь десятых.

— А у нас девяносто девять и девяносто пять сотых… Ладно, пейте, — сделал он рукой барский жест, словно бы угощал коньяком не государственных служащих, а каких-нибудь кучеров.

Главврач не заставил себя упрашивать дважды, а вот Костя заартачился.

— Не имею права, — сообщил он заплетающимся языком. — Поскольку нахожусь при исполнении служебных обязанностей…

— Пей, я приказываю! — повысил голос прокурор.