Жизнь Кости Жмуркина

— Что вы! Это было в самом начале тридцатых годов, еще до моего первого срока. Незадолго до этого я победил на первенстве республики по плаванию. Возглавлял комсомольскую ячейку на одном оборонном заводе. Кому еще можно было доверить воспитание подрастающего поколения? Нравы тогда были еще не столь пуританскими, как в последующие годы. Насаждался культ здорового тела. На слуху были идеи Айседоры Дункан и Семашко. Нагота не считалась чем-то предосудительным. Даже лозунг такой существовал — «Не трусь — снимай трусы». Водные и воздушные процедуры подростки принимали исключительно голышом. Хотя пионеры и пионерки раздельно. На инструкторов и пионервожатых эти ограничения не распространялись. Мы считались существами как бы бесполыми. Вот и представьте себе — на пляже лежит попками кверху вся старшая девичья группа, это человек сто пятьдесят — двести. А я с мегафоном и секундомером в руках расхаживаю по бережку, наблюдая за продолжительностью процедур и общим порядком. Ну и, безусловно, засматриваюсь на попки. А они разные. Одни смуглые, как персик, другие — белые, как молоко. Есть попки плоские, почти мальчишеские, а есть такие, что похожи на два сложенных вместе футбольных мяча. В конце концов такое изобилие начинает приедаться. Обращаешь внимание на что-нибудь особенное. На шрам от собачьих зубов. Или на родимое пятно в форме сердечка. Проходит двадцать минут, и я через мегафон отдаю команду перевернуться. Все сто пятьдесят пионерок дружно переворачиваются животиками кверху. А я знай себе хожу…

— Вид со стороны животика вам нравился меньше? — уточнил Балахонов.

— В общем — да. Груди наливаются чуть позже, чем задница. У тринадцати— четырнадцатилетних девочек их еще и не было. За редким исключением, конечно… Ну а вульва как таковая зрелище малопривлекательное.

— Тем не менее я бы сейчас не отказался на нее глянуть, — задумчиво произнес Вершков.

— Не перебивай, — толкнул его Костя, весьма заинтригованный рассказом старика. — А вы рассказывайте, рассказывайте…

— Что тут рассказывать… Спустя двадцать минут все бросались в воду, а выкупавшись, покидали пляж. На смену приходила другая группа. Или мальчики, или девочки. Но мне почему-то чаще приходилось дежурить при девочках.

— И вы их даже пальцем не трогали?

— Бывало… Когда кто-нибудь начинал тонуть. Я ведь душ пять спас. Даже Почетную грамоту за это имел. Ее потом изъяли при аресте.

— В зоне вам эти попки не снились? — осведомился Балахонов.

— Нет. В зоне если что и снится, так только кусок хлеба. В крайнем случае — миска борща… Но картинки те я запомнил на всю жизнь. Солнце, пляж, море, и девчонки попками кверху… Досталось, наверное, потом этим попкам…

Японец, все это время старавшийся понять, о чем идет речь, внезапно спросил что-то по-английски.

— Наш новый друг интересуется, здесь ли происходит заседание комиссии по инвестициям в рыболовный промысел, — перевел его слова Балахонов. — Что ему сказать в ответ?

— Скажите ему горькую правду, — посоветовал Разломов, самый трезвый во всей компании. — Это не заседание комиссии по инвестициям. Заседание происходило в конференц-зале и закончилось как минимум два часа назад.

Японец внимательно выслушал ответ Балахонова, вежливо произнес «сорри» и, шатаясь, направился к выходу. Бубенцов попытался ухватить его за ногу, но не успел.

— Зря мы его упустили, — сказал Вершков, когда дверь за иностранным гостем закрылась. — Пусть бы сделал инвестиции в нашу творческую организацию. Хотя бы в виде саке… Так на чем мы остановились?

— На женских задницах, если можно так выразиться, — подсказал Костя.

— И на пикантных позах, — подсказал Балахонов.

— Любил я когда-то одну особу женского пола, — заплетающимся языком произнес Бубенцов. — Очень пикантную саму по себе. Между нами говоря, горбунью. Так ее как только ни положишь, а все раком стоит…

— Пойду поближе познакомлюсь с Кишко. — Костя попытался встать и чуть не перевернул стол. — Кстати, как ее зовут?

— Элеонора, — ответил всезнающий Вершков, но ты о ней даже думать не смей. Она пассия самого Топтыгина. Вылетишь отсюда пробкой.

Огромная тропическая луна светила в окно, как прожектор…

ГЛАВА 6. ХМУРОЕ УТРО

Пробуждение было столь печальным и тяжким, словно для них, как некогда для мятежных московских стрельцов, наступило последнее утро жизни.

Мало того, что в номере не нашлось ни капли спиртного, отсутствовала даже вода в кране. Оказывается, сюда ее подавали только несколько раз в сутки строго по расписанию. Время завтрака уже прошло, а буфет Дома литераторов был закрыт каким-то ретивым начальником еще в первые годы всенародной борьбы за трезвость.

— Компоту бы! — простонал Костя, бледный, как тургеневская девушка.

— Никаких полумер! — заявил Вершков, безуспешно пытаясь попасть ногой в штанину. — Здесь поблизости есть продовольственный магазинчик. Я в окно видел. В крайнем случае на базаре что-нибудь найдем.

— А как же торжественное открытие семинара? — напомнил Костя, хотя и понимал, что сам до этого исторического момента вряд ли доживет.