Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви

Как известно, если партия за что-то берется всерьез – там успех, там победа. Уже на следующей неделе на задворках райкома между гаражом и конюшней вырос дощатый скворечник на два посадочных места – одно для номенклатуры, включая инструкторов, второе для технического персонала. Изредка туалетом исхитрялись пользоваться и некоторые несознательные граждане, но им для этого приходилось перелезать через забор, изнутри коварно измазанный солидолом.

Впрочем, немцы вскоре отбыли в свой разъединенный фатерланд (один из них перед отъездом сшил Костиной маме из старой шинели вполне приличное манто), и освободившийся барак перестроили под жилье для остро нуждающихся. Мамиными стараниями семье Жмуркиных досталась одна из двадцати шести его комнатушек. Все двери выходили в длинный и темный коридор, загроможденный самодельными буфетами, керогазами, помойными ведрами, бочками с квашеной капустой и велосипедами, которые в этих краях назывались «роверками». Каждый жилец мужского пола старше четырнадцати лет прикладывался к бутылке, некоторые по-черному. Женщины, конечно, отставали, но не все и не намного. Среди остро нуждающихся оказались два эпилептика, один шизофреник (правда, не особо буйный), умирающий от пролежней восьмидесятилетний паралитик, цыганская семья, принимавшая на постой каждый кочующий мимо табор, и недавно выпущенный на волю знаменитый громила Фима Удав. Когда его забирали в последний раз, наученная горьким опытом милиция заранее приготовила на запасных путях прочный железнодорожный вагон. Фиму, столь же доверчивого, сколь и неукротимого в гневе, заманили в его нутро посулами крупного барыша за разгрузку бочкового пива. Прежде чем подвох раскрылся, дверь задвинулась и на засов была наложена пломба. Так и отправили Удава грузовой скоростью в областной центр.

Необходимо добавить, что в бараке также нашли приют не менее двух дюжин котов, не поддающееся учету количество грызунов и все виды благорасположенных к человеку насекомых. Собак в то время под крышей не держали, но одна старушка выкармливала в своей комнатушке кабанчика.

К соседям Костя относился по-разному, но особо никого не выделял ни привязанностью, ни неприязнью. Да и говорить о чьем-то отдельном счастье или несчастье в этом человеческом муравейнике не приходилось. Удачу праздновали здесь всем скопом, а горевали коммуной. Каждый божий день и каждую чертову ночь в бараке дрались и любились, пропивали последние пожитки и выигрывали в карты бешеные деньги, плодили детей и делали криминальные аборты, гнали самогон и травились уксусом. Кто-то поднимался вверх – переселялся в другой барак, попросторнее и поновее, кто-то безвозвратно уходил вниз – в зону или под землю. Освободившиеся места тут же занимали другие счастливчики, и барачный люд постепенно выравнивался, нивелировался, превращаясь в одну большую семью, как того и требовали заветы бородатых основоположников.

Глава 4 Оптимистическая трагедия

А ткацкий станок времени между тем продолжал соединять бесчисленные нити человеческих судеб в замысловатое полотно истории.

Пленум следовал за пленумом, а съезд за съездом. Пятилетки сменились семилеткой. По зову партии и разнарядке сверху народ с привычным энтузиазмом превращал тучные казахские пастбища в бесплодные пашни. Французская регулярная армия под Дьенбьенфу капитулировала перед босым и голым партизанским воинством (чем дала далеко идущий пример двум другим постоянным членам Совета Безопасности ООН). Над Паннонской равниной, роняя кровавый дождь, пронеслась осенняя буря пятьдесят шестого года. Самый многочисленный на планете народ большими скачками устремился к лучшей жизни, давя по пути мышей, воробьев и ревизионистов. Взлетел первый спутник, и отчалил первый атомоход. Нил перегородила Асуанская плотина, а Суэцкий канал – тройственная агрессия. Фидель Кастро одолел старого врага своего семейного клана Фульхенсио Батисту. На Первомай Советской стране достался невиданный подарок – пленный американский летун.