Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви

Сбоку к ним подсел совершенно трезвый Балахонов и прокурорским тоном поинтересовался:

– Разумов утром с вами в город шлялся?

– Да, а что такое?

– Тяжелейшее отравление. Неудержимый понос и все такое. Чем вы его там накормили?

– Шашлыком. Да только жрал он сам, в рот ему не пихали.

– Ну а вы как себя чувствуете?

– Нормально. Мы шашлык вином запивали. Произвели, так сказать, дезинфекцию. А он не пьет. Ведет здоровый образ жизни. Вот пусть и страдает.

Когда почти все места за столом президиума заполнились, Вершков стал объяснять Косте – кто здесь кто. В первую очередь он указал на Топтыгина, Савлова и Верещалкина.

Все трое, как на подбор, были высокими, светлой масти и на кроманьонцев походили даже больше, чем сам Чирьяков. У Топтыгина лицо было елейным, словно у дьякона перед литургией. Савлов, наоборот, своей гримасой демонстрировал мировую скорбь. Верещалкин имел все приметы настоящего писателя – и очки, и бороду, и всклокоченную шевелюру. Были в его гардеробе, наверное, и потертые джинсы, но ради такого торжественного случая он облачился в строгий костюм.

Галерею признанных кумиров отечественной фантастики украшали собой и несколько женщин. Кроме Кишко и Крестьянкиной, уже знакомых Косте, во втором ряду президиума восседала блондинка такой невероятной красоты, что все другие представительницы прекрасного пола, присутствующие в зале, даже ягодки-проститутки, казались по сравнению с ней дурнушками.

– Кто это? – Костя едва не онемел от восхищения.

– Катька, – ответил Вершков самым обыденным тоном, – наш финансовый директор. Кстати говоря, невенчаная жена Верещалкина. Власти и влияния у нее здесь побольше, чем у Топтыгина и Савлова, вместе взятых. Завтра пойдем к ней на поклон.

– В каком смысле? – Костя уже успел забыть все утренние разговоры.

– В смысле материальной помощи.

В прежние времена перед началом такого мероприятия сыграли бы, наверное, государственный гимн, а сейчас на сцену из какой-то боковой дверцы вышел струнный квартет в черных фраках и крахмальных манишках.

Пиликали они энергично и дружно, по публика, привыкшая к более демократичному искусству, сразу заскучала. У Кости от звуков альтов и скрипок внезапно началась икота.

– И почему менты так не любят Брамса? – покосился на Костю Балахонов.

– Менты любят Глюка, – не растерявшись, ответил тот.

– Да, это им как-то ближе, – с пониманием кивнул Вершков.

Едва только квартет закончил свою рапсодию (а может, фугу) и под жиденькие аплодисменты убрался со сцены, как слово взяла Крестьянкина.

Правда, она не стала растекаться мыслью по древу, а почти сразу уступила место Чирьякову, представленному как почетный гость семинара.

Чувствовалось, что говорить на темы, не касающиеся кроманьонцев, секрета живой воды и славянской праистории, Чирьякову нелегко, но на сей раз он, как видно, решил наступить на горло собственной песне.

Сердечно поздравив присутствующих с новой важной вехой на пути становления истинной фантастики, основополагающими принципами которой являются (быстрый взгляд в сторону транспаранта, ради такого случая перенесенного из вестибюля в конференц-зал) гуманизм, высокая идейность, социальный оптимизм, художественность и марксистско-ленинский подход к законам общественного развития, Чирьяков попросил, а скорее даже – потребовал, отдать должное великому писателю современности Самозванцеву, чьи энергия и авторитет сделали данный семинар возможным в принципе.

Попутно лягнув литературных отщепенцев, которые сложности, встречающиеся на творческом пути, склонны приписывать не собственной бездарности и лени, а проискам ими же самими придуманных врагов, Чирьяков поименно назвал наиболее талантливых участников семинара, по его выражению – «самых достойных учеников Самозванцева».

Среди таковых была упомянута и фамилия Вершкова.

– Господи, с какими людьми свела меня судьба! – воскликнул Костя, пожимая соседу руку.

– Против правды не попрешь, – самодовольно произнес Вершков. – Хотя на всяких там Самозванцевых я ложил с прибором.

Следующим речь держал Топтыгин, еще один почетный гость и покровитель семинара. Начал он незамысловато и трогательно: «Братья и сестры!» Убедительно доказав, что вопреки мнению некоторых лжеспециалистов колыбелью фантастики является именно наша родина, в которой с незапамятных времен сильны традиции устного народного творчества, своими корнями уходящего в еще доклассовые, дообщинные отношения, Топтыгин пообещал в самое ближайшее время издать сорокатомную антологию русской фантастики, включающую в себя все заговоры, заклинания, поверья, легенды, жития святых, апокрифы, «потаенные книги», были, сказы, бывальщины, колядки, прибаутки, подблюдные песни, погребальные причитания, частушки и духовные гимны.

– Вот гад ползучий! – пробормотал кто-то сзади. – Да ведь он все полиграфические фонды на пять лет вперед выберет!

– Заодно и старость свою обеспечит, – добавил кто-то другой. – В этой антологии на каждый том – полтома его бездарных комментариев.

– Рано ему о старости думать, – возразил третий аноним. – Если с Элеонорой живет, значит, есть еще порох в пороховницах.