Жизнь Кости Жмуркина, или Гений злонравной любви

После завтрака Костя одолжил у Балахонова портативную пишущую машинку, перепечатал рассказ начисто и с чувством выполненного долга завалился спать. Вершкову, еще не проснувшемуся, но уже начавшему подавать признаки жизни, он оставил десять рублей денег и записку «Не будить!».

Очередное заседание семинара было целиком посвящено обсуждению второй книги романа сотника-заочника Бубенцова «Синдбад возвращается в Багдад». Поскольку Костя, поглощенный личными проблемами, своевременно ознакомиться с этим эпохальным произведением не успел, то и сидел тихо, как мышонок. Лишь иногда машинально перелистывал старые номера «Вымпела», которые неизвестно зачем захватил с собой.

Из высказываний семинаристов – чаще всего доброжелательных – можно было понять, что действие романа разворачивается на широком историческом фоне, не ограниченном какими-либо временными рамками (иногда герои, гоняясь друг за другом, заскакивали в эпохи, предшествующие зарождению Вселенной, а иногда, наоборот, оказывались за чертой конца света).

Место действия тоже впечатляло – вся наша планета плюс пять или шесть соседних галактик вкупе с дюжиной параллельных миров.

Число действующих лиц не поддавалось подсчету… Все они – как положительные, так и отрицательные – имели свои имена, но этим индивидуальные различия исчерпывались. Положительные герои были сплошь смелыми, умными, добрыми, милосердными, образованными (а женщины еще и красивыми). Злодеев тоже нельзя было назвать слабаками или трусами, но все остальные душевные качества у них имелись со знаком «минус» – тупость, злоба, жестокость, малограмотность. Красоту, которой не были обделены и злодейки, автор характеризовал как «демоническую».

Наряду с вымышленными персонажами в романе действовали и реальные исторические лица – цари, полководцы, генсеки, министры и ученые.

Интрига романа была столь же сложна, как пресловутый гордиев узел, а постоянные перемещения героев из одного тела в другое окончательно запутывали ситуацию. Например, герой по имени Игорь, для чего-то поменявшийся телесной оболочкой со своей возлюбленной по имени Татьяна, после целой череды умопомрачительных приключений, заставивших его превратиться в амебообразного инопланетянина, в следующий раз находил подругу уже в образе боевого слона царя Пора.

– Роман хорош еще и тем, что его можно с одинаковым интересом читать с любого места, – сказал Разломов. – И даже от конца к началу. Такая литература незаменима в дальней дороге.

– Мне все ясно! – категорически заявил Хаджиакбаров. – Не ясно только, при чем здесь Синдбад! Не нашел я там никакого Синдбада!

– Вай, а мы так ничего и не поняли, – честно признались обе восточные женщины, Зейнаб и Салимат. – Какой умный этот Бубенцов! Не человек, а прямо шах Сулейман!

– Не без этого! – многозначительно произнес Вершков, уже начавший входить в форму.

– Не мешало бы убрать некоторые чересчур откровенные сцены, – посоветовал Топтыгин. – Особенно в главе сто девяносто девятой, когда Иван, принявший образ маршала Ворошилова, совершает половой акт с Марией, вселившейся в тело генерала Гудериана. Очень уж лобовая метафора.

– Я, наоборот, считаю, что интимных эпизодов маловато, – возразила Элеонора Кишко. – Или у автора комплекс стыдливости, или он в этом вопросе недостаточно подкован. – При этом она искоса глянула на Топтыгина, опустившего очи долу.

– Пусть автор поделится творческими планами, – попросил Бармалей. – Когда мы ознакомимся с третьей книгой романа?

– Хоть сегодня, – скромно ответил Бубенцов. – В настоящее время я работаю над четвертой и пятой книгами.

Зейнаб и Салимат дружно издали печальный вздох, а Хаджиакбаров воскликнул:

– А там будет про Синдбада?

– Будет, – пообещал Бубенцов, но почему-то слегка поморщился.

– Плодовитый ты, братец! Небось у тебя вся станица в соавторах? – грубовато пошутил Чирьяков, которого концепция романа (первым человеком, оказывается был не Адам, а Иван, ну и так далее) вполне устраивала.

– А то! – ответил за Бубенцова Вершков. – Мне, например, сразу ясно, какую именно главу написал табунщик Анисим, какую счетовод Онуфрий, а какую бабка Глафира. Артельный подряд.

– Все бы хорошо… – глядя в потолок, сказал доморощенный эстет Балахонов. – Безусловно, такая литература тоже имеет право на существование. Но вот с философией, которой напичкан твой роман, не все обстоит гладко… И дело даже не в том, что всю эту философию ты украл у одного очень достойного человека. Алексей Толстой крал налево и направо. Что у Блаватской, что у Берроуза… Но он-то умел сплавить чужое со своим. А философия твоего романа похожа на кавалерийское седло, которое надели на корову. Причем на корову, саму по себе довольно удоистую. Я хочу сказать, что эта корова вполне могла бы обойтись и без седла.

– Я протестую! – пришел на выручку Бубенцову Чирьяков. – Я не знаю, что вы там имеете в виду, но если философские идеи изъять из романа, он сильно потеряет.

– В весе! – ехидно добавил Вершков.