Читаем Жизнь Лавкрафта полностью

   По упоминаниям Лавкрафта о болезни отца становится очевидно, что его умышленно держали в неведении о ее характере. Можно лишь гадать, знала ли сама Сюзи все обстоятельства. Первое известное упоминание Лавкрафтом об отцовской болезни мы находим в письме 1915 г.: "В 1893 г. мой отец из-за бессонницы и нервного перенапряжения был полностью разбит параличом, что уложило его в больницу на оставшиеся пять лет жизни. В сознание он с тех пор так и не приходил..." Вряд ли стоит говорить, что почти все в этом заявлении неверно. Когда Лавкрафт пишет о "параличе", он то ли повторяет чью-то сознательную ложь (т.е. что его отца парализовало), то ли делает неверный вывод с чьих-то слов или из истории болезни ("прогрессивный паралич"). Врачебные записи действительно подтверждают, что Уинфилд перерабатывал ("Несколько лет активно занимался бизнесом и последние два года очень усердно работал"), и Лавкрафту явно об этом сказали; а замечание, что Уинфилд не приходил в сознание, могло служить оправданием того, что его отца не посещали в больнице. И все же Лавкрафт должен был знать, что это не совсем правда: ведь он знал, что в больнице Батлера лечат не обычные, физические заболевания, но душевные болезни.

   Вероятно, Лавкрафт мало что знал о болезни и смерти отца, но, полагаю, задавался вопросами. Навещал ли он хоть раз отца в больнице? Он ни разу недвусмысленно не говорил, что нет, но судя по фразе "я ни разу не был в больнице до 1924 г.", сам определенно верил (или уверял других?), что никогда этого не делал. Высказывалось предположение, что Лавкрафт все-таки посещал отца в больнице, но тому нет никаких документальных свидетельств. Видимо, это предположение основано на том, что дважды - 29 августа 1893 г. и 29 мая 1894 г. - Уинфилда выводили во "дворик" и на "прогулочный дворик"; но нет причин полагать, что трех- или четырехлетний Лавкрафт, или его мать, или кто-то еще, навещали его там.

   Другой значимый, но равно неразрешимый вопрос ставит запись в истории болезни, что "в течение прошедшего года [пациент] проявлял неясные симптомы умственного расстройства - время от времени говорил и делал странные вещи". Эту информацию должен был предоставить врачам тот, кто сопровождал Уинфилда при приеме в больницу, будь то Сюзи или Уиппл Филлипс. Отсюда вопрос: осознавал ли сам Лавкрафт странности в поведении отца? Если они давали о себе знать хотя бы с апреля 1892 г., то должны были проявиться до времени пребывания у Гуини и восходить к дням жизни (предполагаемым) в Дорчестере. Если Уинфилд "очень усердно" работал последние два года (т.е. примерно с начала 1891 г.), был ли отпуск в Дадли летом 1892 г. способом дать ему столь нужный отдых? Остается лишь гадать...

   Но, пожалуй, гораздо важнее всех этих вопросов - образ отца, что Лавкрафт сохранил в зрелом возрасте. Замечая, что "В Америке род Лавкрафтов прилагал некоторые усилия, дабы не стать гнусавыми янкесами", он пишет:

   ...моего отца беспрестанно предостерегали не впадать ни в американизмы в речи, ни в провинциальную вульгарность одежды и манер - до такой степени, что его, как правило, принимали за англичанина, хотя он родился в Рочестере, Н-Й. Мне памятно его крайне точное и культурное британское произношение...

   Нам не надо больше искать источник собственной англофилии Лавкрафта - его гордости Британской империей, его использования британских вариантов правописания, его мечты о тесных культурных и политических связях между США и Англией. Примерно в шесть лет, "когда дедушка поведал мне об Американской революции, я к общему шоку принял еретическую точку зрения... Гровер Кливленд[8] был властелином моего деда, но моя преданность была отдана Ее Величеству Виктории, Королеве Великобритании и Ирландии и Императрице Индии. `Боже, храни Королеву!' не сходило у меня с языка". Было бы натяжкой предполагать, что именно отец убедил сына принять сторону британцев в американской революции; но семья матери, янки до мозга костей, явно не разделяли подобных убеждений. Уинфилд Таунли Скотт сообщает, что некий "друг семьи" называл Уинфилда "надутым англичашкой". Видимо, это была Элла Суини, школьная учительница, познакомившая с Лавкрафтами еще в 1892 г., во время их отдыха в Дадли. Похоже, даже посторонние люди находили английские повадки Уинфилда несколько раздражающими.

   Трогательно слышать, как Лавкрафт говорит о единственном своем подлинном воспоминании об отце:

   Я едва помню своего отца - безукоризненную фигуру в черном пиджаке и жилете и серых брюках в полоску. У меня была детская привычка шлепаться к нему на колени и восклицать "Папа, ты выглядишь совсем молодым!" Не знаю, где я подцепил эту фразу; но я был тщеславен и неловок и склонен повторять то, что явно угождало взрослым.

Перейти на страницу:

Все книги серии Шедевры фантастики (продолжатели)

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее