Жизнь Лавкрафта

   Не совсем ясно, чем Брэдофски вызвал такую враждебность у других самиздатовцев. Его, как президента, похоже, обвиняли в деспотичности и волюнтаристском подходе к процедурным вопросам, и, по-видимому, он несколько вспыльчиво реагировал на критику. Имело ли то, что Брэдофски был евреем, какое-то отношение к делу, тоже неясно; я подозреваю, что да, хотя Лавкрафт нигде этого не признает. В любом случае, к чести Лавкрафта, он неизменно выступал в защиту Брэдофски, нападки на которого, судя по всем источникам, были крайне несправедливыми и низкими и больше напоминали придирки. В качестве примера таких нападок Лавкрафт приводит журнал, содержавший резкую критику Брэдофски, который был послан каждому члену НАЛП кроме самого Брэдофски, и другой журнал, который напечатал довольно скверный рассказец Брэдофски, сопроводив его глумливыми комментариями.

   Лавкрафт ответил на все это 4 июня - статьей "Некоторые нынешние лейтмотивы и практики". В этом по-своему очень благородным документе Лавкрафт порицает оппонентов Брэдофски (или, точнее, глубоко порочную тактику, выбранную ими), отвергает нападки, отстаивая правоту Брэдофски, и в целом умоляет самиздат вернуться к цивилизованным нормам поведения. Лавкрафт ни разу не упоминает кого-то из противников по имени, но нам известно, что одним из главных оппонентов Брэдофски был Ральф У. Бэбкок, во всем остальном выдающийся деятель самиздата, который отчего-то проникся бешеной неприязнью к президенту НАЛП.

   Лавкрафт, конечно, чувствовал себя вправе высказываться по этому вопросу, поскольку он, вместе с Винсентом Б. Хаггерти и Дженни К. Плейзер, был одним из Исполнительных Судей НАЛП на период 1935-36 гг. И все же он, видимо, посчитал неразумным публиковать "Некоторые нынешние лейтмотивы и практики" в какой-то любительской газете, а договорился с Барлоу распечатать на мимеографе достаточно копий, чтобы разослать всем членам НАЛП. Результат выглядел как два длинных (8,5 x 14 дюймов) листа, каждый с оттиском только на одной стороне. Кажется, статья не произвела особого эффекта. В любом случае, следующие выборы состоялись в начале июля; Брэдофски был избран Официальным Редактором, но вскоре подал в отставку, якобы по настоянию врача. Лавкрафт считает, что "общее собрание устроило юному Бэбкоку изрядную головомойку".

   В начале июня Роберт И. Говард пишет своему другу Терстону Толберту: "Мать очень плоха. Я боюсь, ей осталось недолго". Он был прав: утром 11 июня Эстер Джейн Эрвин Говард, которая так и не оправилась от операции, сделанной в прошлом году, впала в кому, из которой, по словам врачей, уже не вышла бы. Говард сел в свой автомобиль и выстрелил себе в голову из ружья. Он скончался восемь часов спустя; его мать умерла на следующий день, оставив престарелого отца Говарда, доктора И. М. Говарда, понесшим вдвойне тяжелую утрату. Роберту Говарду было тридцать лет.

   В те времена, когда телефоны были не обыденны как сегодня, новости распространялись сравнительно медленно. Лавкрафт узнал о случившемся только 19 июня, когда получил открытку от К.Л. Мур, написанную тремя днями ранее. Открытка не сохранилась, так что нам неизвестно, почему Мур узнала обо всем раньше других знакомых Лавкрафта. Как бы то ни было, Лавкрафт, который до последнего надеялся, что известие окажется розыгрышем или ошибкой, несколько дней спустя узнал все в подробностях от самого доктора Говарда.

   Лавкрафт был потрясен и охвачен горем:

   Проклятье, какая утрата! Таланты этого парня были на порядок выше, чем могли заподозрить читавшие его изданные вещи, и со временем он непременно оставил бы след в подлинной литературе, сочинив какую-нибудь эпопею о своем любимом юго-западе. Он был неиссякаемым источником эрудиции и ярких рассказов на эту тему - а его творческое воображение могло вдохнуть в былые дни новую жизнь. О Митра, что за человек!... Я не могу понять этой трагедии - ибо хотя у РИГ была угрюмая сторона, выражавшаяся в негодовании против цивилизации (основная причина наших постоянных и пространных эпистолярных перебранок), я всегда полагал, что эти чувства более-менее беспристрастны... Сам же он казался мне вполне уравновешенным - в окружении, которое он любил, со множеством родственных душ... для бесед и совместных поездок и с родителями, которых он явно боготворил. Плевральная болезнь его матери стала большим испытанием и для него, и для его отца, но все же я не мог и помыслить, что этого окажется достаточно, чтобы довести его канатно-жесткую нервную систему до самоубийственной крайности.