Жизнь Лавкрафта

   Результатом стала методичная и квалифицированная серия статей, последовательно описывающая Солнечную систему (включая специальные описания Солнца и каждой планеты), кометы и метеоры, звезды, скопления и туманности, созвездия, телескопы и обсерватории. Некоторые статьи разбиты на две и более части, которые не всегда напечатаны в правильной последовательности: в одном необычном случае за первой частью "Внешних планет" следует первая часть "Комет и метеоров", за которой следуют две части "Звезд" и далее наконец - вторая часть "Внешних планет" и соответственно "Комет и метеоров". Одна часть выходила в газете каждые три-шесть дней. Последняя сохранившаяся статья, "Телескопы и обсерватории", появляется в виде двух частей 11 и 17 мая 1915 г.; вторая из них заканчивается многообещающим "ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ". Однако некоторые номера после 17 мая, похоже, навеки утрачены, так что мы лишились то ли финала тринадцатой статьи, то ли - если "Телескопы и обсерватории" на этом завершаются - четырнадцатой статьи. Мне кажется, что в дополнение к четырнадцатой статье должна была существовать последняя часть тринадцатой статьи, поскольку в ее первой части тема обсерваторий только затронута в одном длинном абзаце.

   О статьях в Asheville Gazette-News мало что можно сказать помимо того, что это толковые научно-популярные произведения. Подобно более поздним статьям в Providence Evening News, в них Лавкрафт постепенно знакомит читателей с космологическими концепциями, подобными небулярной гипотезе и энтропии, о чем я еще упомяну в контексте его философских воззрений. В других отношениях эти статьи сухи и ничем не примечательны. К концу жизни он выкопает эти статьи в своем архиве; "их устарелость совершенно расстроила меня". Пожалуй, они - и журналистская работа - свидетельствуют, что Лавкрафт до сих пор не осознавал, в чем его истинные литературные силы. Пройдет еще два года, прежде чем он снова примется писать художественную литературу.

7. Метрический Механик (1914-1917 [II])

Если взгляды Лавкрафта на прозу отличались консерватизмом и старомодностью, то к поэзии он подходил еще более строго - как в принципах, так и на практике. Как мы уже видели, его подростковая поэзия имела осознанно старомодный оттенок и подчас была более архаична, чем некоторые из его детских стихов, которые (как "Предпринятое путешествие"), по крайней мере, иногда отличались современной тематикой.

   Любопытно, что Лавкрафт с самого начала сознавал, что у его поэзии довольно мало достоинств помимо педантичной правильности размера и рифмы. В письме 1914 г. к Морису М. Мо, школьному учителю английского и одному из своих первых друзей в самиздате, он заявляет в защиту своей неискоренимой любви к героическим двустишиям: "Уберите форму, и ничего не останется. У меня нет реальных поэтических способностей, и все, что спасает мои вирши от полной никчемности, - это тщательность, с которой я выстраиваю их метрическую конструкцию". В 1918 г., составив полный список самиздатовских публикаций своих стихов, он добавляет к нему красноречивое заключение: "Что за посредственная и жалкая стряпня. Надо обладать поистине острым зрением, чтобы отрыть хоть намек на достоинства в столь никчемной куче скверных стишков". Похоже, Лавкрафт извлекал своего рода мазохистское удовольствие, бичуя себя за ничемность своих стихотворений.

   В 1929 г. Лавкрафт даст своей стихотворной деятельности, вероятно, наиболее красноречивую оценку из всех возможных:

   Обучаясь стихотворчеству, я, увы, был хроническим и неискоренимым подражателем, позволив своим антикварным интересам возобладать над поэтическим чутьем. В результате сама цель моего сочинительства вскоре оказалась искажена - до сего времени я сочинял, только чтобы воссоздать вокруг себя атмосферу моего любимого 18-го столетия. Самовыражение как таковое выпало из поля моего зрения, и единственным критерием качества стала степень, в которой я приближался к стилю м-ра Поупа, д-ра Янга, м-ра Томсона, м-ра Аддисона, м-ра Тикелла, м-ра Парнелла, д-ра Голдсмита, д-ра Джонсона и так далее. Мои стихи утратили всякий признак оригинальности и искренности; единственный их смысл - воспроизводить типичные формы и чувства той георгианской эпохи, когда им следовало появиться. Язык, словарь, идеи, образы - все пало жертвой моего рьяного стремления мыслить и воображать себя в мире париков и длинных S, который по некой странной причине казался мне нормальным миром.

   К этому анализу особо нечего добавить. Он демонстрирует, что Лавкрафт использовал поэзию не для эстетических, но для психологических целей: как средство обманом убедить себя, что восемнадцатый век все еще продолжается... или, по крайней мере, что он сам - отпрыск восемнадцатого века, каким-то образом заброшенный в эту чуждую и отвратительную эпоху. И если "единственным критерием качества" стихов для Лавкрафта было успешное подражание стилю великих георгианских поэтов, тогда придется категорически заявить, что как поэт он абсолютно не состоялся.